Адмирал Ушаков ("Боярин Российского флота") - Михаил Петров

— Да они не за этим, батюшка, не с жалобой. Спросить о чем-то хотят.

Ушаков согласился выйти к ним:

— Ладно, пойдем.

У подъезда его ждали те же самые мужики, которые приходили к нему раньше и надежды которых он так и не смог оправдать.

— О чем желаете спросить?

Крестьяне, отдав поклоны, загалдели:

— Общество знать желает, есть ли царев указ о вольности крестьянам аль нет?

— Сказывают, указ сей дан, да дворяне от народа его упрятали.

— О какой вольности говорите? — спросил Ушаков.

— О той, что государю министр его расписал, который Саранским прозывается. Чтобы крестьяне сами по себе жили, а помещики сами по себе. По справедливости.

— Не знаю я, чтобы о такой вольности указ был. Я слышал о планах государственного преобразования, что государю Сперанским поданы, но чтобы государь апробацию дал сим планам — этого нет. Во всяком случае, я ничего такого не слышал.

— Может, и не слыхал, — согласились с Ушаковым мужики. — Откуда тебе слыхать? В Петербург ты, батюшка, не ездишь, округ нас живешь. А ты, кормилец наш, разузнай, должен быть такой указ. Окромя тебя разузнать некому.

Трудно разрушить то, что в голову вобьют себе мужики. Нелегко расстаются со своими надеждами, если даже эти надежды и взлелеяны на одних только слухах.

— Я, разумеется, наведу нужные справки, — сказал Ушаков, — все, что узнаю, постараюсь сообщить вам, хотя я, повторяю, и не верю в существование такого указа. — Он подождал, не будут ли еще какие вопросы и добавил: — На этом кончим, дети мои. Сейчас пройдите в столовую, угоститесь, чем Бог послал, да домой. Федор, — обратился он к слуге, накорми гостей.

Ушаков оделся и пешком направился в монастырь к игумену. В последнее время его почему-то стало тянуть к этому человеку. Филарет многие вещи понимал не так, как темниковские дворяне. После разговора с ним обычно становилось легче. Умел вносить в душу успокоение старый иеромонах.

Отец Филарет был в добром настроении. Его братия, ездившая на подводах по деревням собирать пожертвования на монастырь, привезла бочонок синей масляной краски, а краска такая была очень нужна: он намеревался расписать ею стены новой кладбищенской церкви.

— А у тебя, видно, опять неприятности, — сказал он Ушакову, пытливо посмотрев ему в лицо. — Усмири душу свою, положись во всем на волю Всевышнего, и тогда наступит для тебя истинный покой.

Таких советов игумен уже давал много раз, Ушаков привык к ним и не обращал на них внимания.

— Ко мне снова приходили из Аксела крестьяне, — сообщил он.

— С жалобой?

— Нет, на этот раз было другое.

Он подробно рассказал о содержании своей беседы с крестьянами. Игумен, выслушав его, покачал головой:

— Указа, на который они надеются, конечно, не будет.

— И вы считаете сие справедливым?

— Мы служим Богу, а Бог творит на земле справедливость.

— А если точнее?

Игумен отошел к окну, стал смотреть во двор, потом, не оборачиваясь, изрек:

— Ценою крови куплены есте, не будьте рабы человекам… Так говорил апостол Павел. Но, — чуть громче добавил игумен, — может быть, еще не наступило то время, когда между людьми должно воцариться истинное равенство.

Ушаков вернулся из монастыря с таким чувством, словно не сказал игумену самого главного, ради чего ходил к нему. Заметив его озабоченность, Федор принялся за внушение, что с некоторых пор стал позволять себе слишком часто:

— Печали крушат, заботы сушат… Плюнь ты, батюшка, на все. Я сказал мужикам, чтобы больше тебя не донимали. Ну их! У них свое, у тебя свое. Сходил бы на охоту, что ли… Люди к Пасхе готовятся, а ты будто похорон ждешь.

Ушаков ничего не сказал ему, пошел к себе, почитал немного, поужинал, а после ужина сразу лег спать… Ну вот, прошел еще один день, потом пройдет еще такой же день, потом… Неужели все так вот и будет тянуться без конца?

Утром он поднялся невыспавшимся. Вспомнив совет Федора, подумал: "А что, может быть, и в самом деле податься куда-нибудь? Охота, конечно, отпадает. Какая может быть охота, когда вешняя вода скоро? В такую пору бить дичь великий грех. Но пройти на гору, к дальним перелескам — это можно, воздух там благодать".

За завтраком он сказал Федору, чтобы тот приготовил ему сапоги погуляет до обеда по лесочкам, а потом к Мокше спустится, посмотрит, пошла ли по ней вода.

— Один пойдешь?

— А с кем же еще? Собаку возьму.

— Одного не пущу. Либо меня бери, либо Митрофана.

Спорить с Федором в таких случаях было бесполезно, и Ушаков согласился: ладно, с Митрофаном так с Митрофаном, пусть только Митрофан ничего не берет с собой из еды, потому что долго на прогулке они не будут, к обеду вернутся.

Федор пошел предупредить Митрофана. Тот на конюшне убирал навоз.

— Пойдешь барина в лес сопроводить, — приказал ему Федор. — Только смотри, чтобы барин простуду не схватил, не то я!..

В этот момент со стороны Темникова донесся колокольный звон. Оборвав свою речь, Федор стал прислушиваться.

— Никак, соборный, — передалась его обеспокоенность Митрофану. Вроде бы службы не должно быть, а звонит. Уж не случилось ли что?

Федор, подумав, решил:

— Вот что, запрягай лошадку, а я пойду барину доложу. Может статься, в Темников поедешь, узнаешь, что там?

Колокольный звон удивил Ушакова не меньше, чем дворовых, однако на предложение послать в Темников одного Митрофана ответил отказом. Он решил ехать туда сам.

В Темникове со звонницами было несколько церквей. Самая большая звонница — соборная. Кроме обрядных служб и праздников, в колокола звонили только в связи с какими-нибудь очень важными событиями. В последний раз колокольный звон устраивался по случаю заключения мира со Швецией. А что могло обрадовать темниковцев сегодня? Мир с Турцией?.. Впрочем, колокола могут звонить не только по радостным событиям.

Митрофан, подергивая за вожжи, время от времени оглядывался с передка на Ушакова, блестя белками глаз. Причина звона в колокола его не занимала. Он радовался хорошей, по-настоящему весенней погоде, яркому солнцу.

— Денек-то, батюшка! А? — говорил он, захлебываясь от радостного возбуждения. — Недельку так простоит, и Мокша непременно тронется. А с ледоходом забьют и щуки. Вот уж ушицы-то поедим!

Митрофан был не только конюхом, но и главным в поместье рыболовом. В его обязанность входило снабжение барского дома свежей речной рыбой.

Половина настила моста оказалась очищенной от снега: мост готовили к разбору на время весеннего паводка. С трудом проехав по нему, Митрофан погнал лошадь рысью и, въехав в город, по приказу Ушакова остановился у деревянной церквушки, звонница которой была так низка, что звонарь звонил в колокол прямо с земли, дергая длинной веревкой.

— По ком звон? — крикнул Ушаков звонарю.

Тот перестал дергать веревку, ответил:

— Не ведаю, батюшка, сказали звонить, я и звоню. — И, поплевав на руки, он снова принялся за свое дело.

Уже в самом городе Ушакову неожиданно повстречался городничий — тоже куда-то ехал на санках.

— Ах, Федор Федорович, батюшка наш!.. — обрадовался встрече городничий. — Радость-то какая! Слышали небось?

Ушаков сказал, что ничего не слышал.

— Неужто не слышали? — удивился городничий. — Антихристу по шапке дали.

— Какому антихристу?

— Да Сперанскому! Тому, что Россию хотел загубить. Проекты его государь в мусорный ящик кинул, а самого из Петербурга вон. Вразумил Господь государя нашего!

Так вот, оказывается, где причина звона! Нашли чему радоваться. Смешно даже…

Оставив Ушакова, городничий поехал дальше, останавливая знакомых дворян и делясь с ними радостью.

Ушаков приказал кучеру поворачивать домой.

Обратной дорогой ехали молча. Митрофан уже более не улыбался.

— Ну что там, мир с турками? — спросил Федор, встретив их у подъезда.

— Да нет, совсем другое, — мрачно ответил Ушаков и пошел к себе.

Известие о заключении мира с Турцией пришло два месяца спустя. На это событие Темников тоже отозвался колокольным звоном, но не таким громким, как при изгнании из Петербурга незадачливого реформатора Сперанского.

14

Оставленный в Портсмуте, Арапов смог вернуться в Россию только весной 1812 года. После выхода из госпиталя, а лежать там пришлось без малого четыре месяца, он надеялся выехать сразу же, но оказалось, что это не так просто. Россия и Англия продолжали находиться в состоянии войны, открытые сообщения между ними были прерваны. Правда, той и иной сторонами поддерживались и даже поощрялись нелегальные торговые связи. Несмотря на блокаду, английские и русские купцы втихомолку обменивались товарами. Но попробуй в положении Арапова, лишенного денег, найти таких смельчаков мало найти, еще уговорить их взять с собой на корабль!