Неизвестный солдат - Вяйнё Линна

— Повязки, — обернулся лейтенант к своим людям.

Те заколебались.

— Давай ты.

— Не пойду.

— Не ломайте комедию, черт вас подери. Я не хочу умирать с тряпкой на глазах. Я, небось, чаще видел ствол винтовки с дула, чем вы с казенной части, хоть вы и палачи.

— Ну а вы? Хотите повязку? — спросил лейтенант у другого.

Тот только потряс головой. Молодой шагнул к стене бани, другой последовал его примеру. Военные полицейские стали в ряд, взяв винтовки к ноге.

Раздались слова команды. Полицейские подняли винтовки. Тот, что постарше, повернул голову вбок и то ли вздохнул, то ли простонал. Молодой глядел прямо в дула винтовок, твердо, как будто он был судьей, а не осужденным. Еще вчера он, обыкновенный молодой человек, наполовину из безрассудного упрямства отказался повиноваться лейтенанту, которого он, как и вся рота, ненавидел за высокомерие. В это утро, проведя одиннадцать часов в темной бане наедине со смертью, он стал зрелым человеком с большим жизненным опытом.

Грянул залп. Люди у стены бани повалились на снег. Военные полицейские поспешно и бережно-почтительно бросились к трупам, чтобы убрать их.

Время отсчитало очередное событие в военных буднях.

II

— Батальон, смирно!

Батальон, выстроенный на заснеженной поляне в лесу, замер по стойке «смирно». Майор Сарастие достал из планшета лист бумаги и начал читать. Солдаты слушали несколько недоуменно: они уже знали о случившемся, что толку еще раз читать. Двое солдат были казнены, потому что отказались вернуться на покинутый пост. После того как приговор был приведен в исполнение, кое-кто из бойцов хотел было где-нибудь подстеречь совершивших казнь полицейских. Но до этого дело не дошло — к счастью, ибо исполнители были меньше всех ответственны за свершившееся.

Кончив читать, майор сказал:

— Приговор приведен в исполнение для того, чтобы все строптивые видели, что с армией шутки плохи. Я надеюсь и верю, что мне больше не придется зачитывать такие бумаги перед строем. Но если понадобится, военно-уголовный кодекс будет применен со всей строгостью.

Только теперь солдаты поняли цель, с которой был зачитан приказ о расстреле. Им угрожали. Финское наступление на Свирском фронте вызвало сокрушающий ответный удар. Противник, которого считали разбитым, оказался способным перейти в наступление, и батальону Сарастие было приказано в свою очередь нанести контрудар. Именно из психологических соображений майор и зачитал бумагу перед отправкой на фронт.

III

Под ясным морозным небом беспрерывно трещало, завывало и грохотало. Батальон выходил к важному пути сообщения противника, с тем чтобы вынудить его сдать деревню, которую он занял два месяца назад.

За деревню шли долгие кровопролитные бои, и русские не думали уступать ее. Теперь было решено взять деревню. Батальон Сарастие получил категорический приказ перерезать и оседлать дорогу.

Лысая высота, расположенная сзади и левее батальона, подвергалась сильному артиллерийскому обстрелу противника. Остаткам егерского пограничного батальона после трех бесплодных кровопролитных попыток удалось зацепиться за нее. Склоны были усеяны трупами, так как у противника не было возможности отойти и он дрался особенно ожесточенно. Три неудачные попытки не обескуражили егерей, и, когда после четвертой они все-таки поднялись на высоту, оказалось, что все сибиряки, защищавшие ее, погибли, но ни один не сдался в плен. Теперь противник яростно обстреливал высоту из орудий, и егеря приткнулись там между трупов, апатичные, со страхом в сердце, среди шквала огня.

Эта веками спокойно дремавшая высота стала неожиданно очень важной. Узкая рука с синими жилками указала на нее на карте: овладение высотой — безусловная предпосылка овладения деревней. Она господствует над болотистой местностью в радиусе до километра, и, не заняв ее, нельзя вбить клин достаточно глубоко, ибо связь может быть затруднена и легко перерезана.

Итак, «предпосылка» была теперь создана, и батальон Сарастие начал продвигаться вперед.

Лахтинен, Мяяття и Сало тащили лопарские сани по глубокому снегу. Сихвонен, когда требовалось, притормаживал сзади веревкой или, наоборот, старался помочь, толкая сани лыжной палкой. Они вышли со стрелковым взводом, прикрывавшим фланг, но отстали от него, таща сани. Сани пропахивали наст до самой земли — так тяжело они были нагружены. Трое солдат сначала пытались тащить их, идя на лыжах, но лыжи проскальзывали назад, их пришлось снять и положить вместе с винтовками на сани. Пот катил с них градом, несмотря на мороз. Чертыхаясь и отдуваясь, они шли по лыжне, проложенной ушедшим вперед взводом. Они смертельно устали, в голове шумело, а звуки боя воспринимались беспорядочно и приглушенно. Они не могли различить, где были свои, где противник.

Сало шел впереди, время от времени становясь на четвереньки, ибо сани своей тяжестью норовили завалить его на спину. Мяяття тянул сани молча, но сильно, он высматривал бугры, ложбины и, приноравливаясь к ним, старался тратить как можно меньше сил. Лахтинен налегал всем своим крупным телом и, когда сани задевали за камень или за пень, наваливался на постромки, вскипая злостью и ругаясь сквозь зубы:

— Ч-черт по-бе-ри.

Время от времени они устраивали передышки и садились на сани перевести дух. Лахтинен пыхтел и отдувался:

— Вот черт возьми. Уж лучше бы пуля и сразу конец. Вот адова работа! А у нас на родине сидит в кресле-качалке толстосум и пересчитывает деньги, которые он заработал на черном рынке. Я вот думаю, если бы пришел откуда-нибудь человек со свежей головой и с пониманием, что в жизни необходимо и разумно, а что — нет, вот бы он удивился. Еще бы, взрослые люди таскаются с этими чертовыми санями взад и вперед по лесу…

Лахтинен помолчал с минуту, копя злость, чтобы разрядить ее в диалоге со своим воображаемым разумным существом, и продолжал;

— Если бы он вздумал спросить об этих лопатах и ломах: «Вы что, идете строить дорогу или копать ямы под фундаменты домов?» — что бы я на это ответил? Наверное, сказал бы: «Ээ, нет. Ими закапываются в землю, чтоб не убили». А увидел бы он винтовку, то-то бы удивился: «Что это за штука, чудная такая? Что ею делают?…» Ха-ха. Что делают? Скоро увидишь… Да-а-а… Я должен ползать с ней здесь по грязи, хотя и не знаю, чего ради. Ради спасения жизни — так она была бы сохраннее в каком-нибудь другом месте. Родины у меня нет, о вере я со школьной скамьи не вспоминал. Есть у меня дом, какой-никакой, но и он не мой, а жилищного товарищества. Надо защищать родителей, говорит пастор. Так у меня никого нет, только мать, и если руссу на что-нибудь нужна такая древняя старушенция, так черт с ней… Ну, пошли… Черт, здесь пни высотой с ребенка. Могли бы и пониже спилить дерево.

Они продолжали путь. Злость Лахтинена как будто схлынула. Но он все же сказал Сало, веревка которого, как ему показалось, провисала:

— Тащи же ты, черт возьми! Ты даже не вспотел.

Веревка Сало натянулась, и, отдуваясь, он дал очень разумный ответ:

— А зачем потеть? Веревка ослабла потому, что сани покатились под горку.

Спереди и слева вдруг послышалась ожесточенная стрельба, и они решили, что батальон уже вступил в соприкосновение с противником. Совершенно выбившись из сил, они наконец нагнали взвод, который уже рассредоточился и занял позиции. Лахтинен по своему разумению выбрал для пулемета позицию посреди стрелков под прикрытием леса. Это было лучшее место из всех возможных, и Лахтинен сразу понял это. Он действительно во всех отношениях был хорошим стрелком и умел поставить пулемет так, чтобы от него была максимальная польза.

Взводу был отведен обширный участок, и прапорщик стрелков беспокоился, сумеют ли они выполнить свою задачу. Он должен был прикрывать участок прорыва с фланга и во что бы то пи стало удерживать позицию. Притом было весьма вероятно, что противник сделает все возможное, чтобы восстановить свои коммуникации. Прапорщик добрался по снегу до пулемета и сказал:

— Верно. Тут самое подходящее место.

Он чувствовал себя одиноким под гнетом ответственности и попытался вызвать бойцов на разговор:

— Может статься, мы обойдемся совсем без пулемета, но если уж на то пойдет, пусть ваша труба дудит во всю мочь.

Лахтинен, еще злой после трудного пути, неприветливо и мрачно пробормотал:

— Да уж постреляем… У нас здесь никто не будет сидеть сложа руки и дожидаться, пока его убьют.

Прапорщик, обескураженный неприветливостью, отошел.

IV

Мороз крепчал. В суровый и холодный багрянец отступал горизонт, за него опускалось бледное зимнее солнце. Снег между деревьями посинел. В лесу смеркалось, и вместе с сумраком, казалось, сгущалась тишина.