Митридат против Римских легионов. Это наша война! - Михаил Елисеев

А пока продолжалась болезнь Евпатора, то царские стратеги продолжали активные действия в Тавриде, приводя под руку Митридата города и крепости, а когда он выздоровел, то было решено привести к покорности Фанагорию – большой город, который лежал на другом, восточном берегу Боспора Киммерийского. Армия царя к этому моменту насчитывала 36 000 воинов, 60 отрядов по 600 человек в каждом, цифра огромная для этого региона. Акрополь Фанагории был уже занят войском под командованием царских сыновей во главе с Артаферном, но когда в город стало входить подкрепление, посланное Митридатом, то вспыхнул мятеж. Судя по всему, он был достаточно хорошо спланирован, поскольку, когда предводитель восставших, Кастор, бросил клич атаковать понтийцев, то все были к этому готовы и разгромили отряд. Но Акрополь продолжали удерживать сыновья Митридата, однако горожане решили проблему радикально, они обложили вершину горы, где стояла крепость, деревом и подожгли. Царские сыновья, Артаферн, Дарий, Ксеркс и Оксатр вместе со своей сестрой Эвпатрой, не желая изжариться в этом пекле, сдались восставшим, которые не стали убивать столь ценных заложников – опасность подкралась для повстанцев с другой стороны. В районе порта, дочь Евпатора Клеопатра с отрядом своих телохранителей оказала фанагорийцам такое отчаянное сопротивление, что восхитился даже суровый отец и послал ей на выручку корабли. И хотя Клеопатра была спасена, дело приняло очень плохой оборот – дурной пример оказался заразителен, и по всей Тавриде вспыхнули восстания против Митридата, а города стали отпадать от его державы один за другим. Но с Фанагорией связано еще одно очень интересное событие, в 2005 г. во время исследования той части древнего города, которая оказалась под водой, был обнаружен мраморный постамент статуи, на лицевой стороне которого была надпись: «Гипсикрат, жена Митридата Евпатора Диониса, прощай». Как мы помним, эта та самая Гипсикрат, которая сопровождала Евпатора после поражения в сражении с Помпеем и напоминала легендарную амазонку. Вряд ли мы когда-нибудь узнаем, почему она оказалась похороненной в Фанагории, погибла ли в бою во время восстания или по какой другой причине – гадать бесполезно, просто интересно отметить, что рассказ Плутарха о верной спутнице царя нашел неожиданное подтверждение.

Феодосия, Херсонес, Нимфей и множество других более мелких укреплений и населенных пунктов отказались признавать власть царя, но самое страшное было в другом – началось брожение в войсках. Воины были недовольны всем: и трудностями предстоящего похода, и требованиями своих стратегов, а те, кто были из местных, – размером налогов и воровством царских чиновников. Но главным объектом недовольства был все-таки поход в далекую Италию: « его войско колебалось вследствие, главным образом, самой грандиозности этого предприятия; не хотелось им также отправиться в столь длительное военное предприятие, в чужую землю и против людей, которых они не могли победить даже на своей земле. О самом Митридате они думали, что, отчаявшись во всем, он предпочитает умереть, совершив что-либо значительное, как прилично царю, чем окончить свои дни в бездействии». Чтобы подавить недовольство в войсках и среди населения, а также вернуть под свою руку отпавшие города, были нужны крупные военные силы, и Митридат посчитал, что нашел их, он отправил к скифским вождям своих дочерей, призывая тех прийти к нему с войсками. Охрану посольства несло 500 солдат Евпатора, но как показали дальнейшие события, лучше бы их вовсе не было. В армии нетерпимо относились к евнухам, которые в последнее время забирали все большую власть при царе, а потому, как только отряд выехал в степи, то случился очередной мятеж. Всех евнухов перебили, а царских дочерей впоследствии доставили к Великому Помпею, и они прошли в его триумфе с остальными захваченными детьми Митридата.

А царь с увлечением претворял в жизнь план похода в Италию, и казалось, не замечал того, что происходит вокруг, он возобновил давний союз с кельтами, который уже давно заключил, поскольку решил привлечь к вторжению и их. Однако этот злосчастный поход не интересовал уже никого, кроме его самого, и, пребывая в мире собственных иллюзий, Евпатор упускал из виду суровую реальность. А она была такова, что обстановка на Боспоре была уже накалена до предела, что недовольство зрело в ближайшем окружении Митридата, в армии, в народе и даже среди родственников старого царя. Достаточно было малейшей искры, чтобы произошел взрыв, а у Евпатора так и не было опоры на случай беды.

Предательство

Если бы Евпатор не бредил своим походом в Италию, а остался на Боспоре, укрепил свою власть, вложил в экономику страны привезенное с собой золото и занялся внутренними проблемами региона, то возможно, что его дальнейшая судьба сложилась бы иначе. От Северного Причерноморья до Рима очень далеко, а отражать вражеские экспедиции Митридату было вполне по силам, поскольку он смог бы теперь опираться на отряды скифов и сарматов, как это делал и раньше. Трудно сказать, почему такой реалист, как Митридат, оказался в плену иллюзий, – похоже, что ненависть к Риму завладела всем его существом, и он просто не мыслил своей дальнейшей жизни без борьбы с ненавистным врагом, который отнял у него все. Но, тем не менее, невзирая на это, он узнал о заговоре своего сына Фарнака и принял меры: участников схватили, пытали и казнили. Причины, побудившие Фарнака, любимого сына Евпатора, которого царь провозгласил своим наследником, пойти против отца, Аппиан обозначает как-то невнятно, страх похода в Италию, страх перед римлянами, возможность потерять власть в случае поражения Митридата. Но у римского историка, когда он перечисляет все вышеизложенные обстоятельства, есть многозначительное замечание: «или же потому, что у него были другие мотивы и соображения». А соображения могли быть такие, что, видя, как отец потерял опору в войсках и в народе, сын мысленно примерил на себя диадему и пришел к выводу, что ему она подходит больше. Момент для переворота был на редкость удачный, популярность Митридата, как это ни невероятно звучит, упала настолько низко, что свалить его не представлялось сложным делом, а потому Фарнак и решился. Но не повезло, был схвачен и заключен в темницу, а шансов выбраться оттуда живым у него было немного: как отец карает изменников-сыновей, Фарнак знал не понаслышке. Но дальше произошло неожиданное: «Менофан убедил Митридата, что не следует, собираясь уже в поход, казнить еще так недавно столь ценимого им сына; он сказал, что подобные перемены – результат войны, с прекращением которой и все остальное придет в порядок. Убежденный им, Митридат согласился на прощение сына» (Аппиан). Очень интересный аргумент привел Менофан, заговорив с царем о прекращении войны, о которой тот бредил последнее время, причем заговорил, явно не опасаясь последствий за такое предложение. А сказал он это скорее всего потому, что знал о намерении Митридата поход отменить и заняться внутренними проблемами, без решения которых движение в Италию было невозможным. И Евпатор потому и согласился со стратегом, что ясно увидел безнадежность такой попытки, но о том, что похода не будет, скорее всего, знал пока очень ограниченный круг лиц. И это имело роковые последствия.

О Фарнаке, сыне царя, Аппиан отозвался довольно нелицеприятно: «так низкая душа, получив прощение, оказывается неблагодарной». И действительно, едва оказавшись на свободе, царевич ринулся продолжать интригу, он побежал в лагерь римских эмигрантов и стал запугивать их походом в Италию. Именно эти римляне и были в данной момент той силой, на которую мог рассчитывать Митридат, они полностью зависели от Евпатора, а потому Фарнак и распинался перед ними, давая массу всяких гарантий и обещаний. И в итоге ему удалось склонить их на свою сторону, а после его люди разбежались по всем военным лагерям подготавливать выступление. И едва наступило утро, как вооруженные толпы солдат двинулись к Пантикапею, где их уже поджидали участники заговора. Испуская громкие крики, войска вломились на улицы столицы и продолжили движение к Акрополю, а пламя мятежа уже распространялось по всему городу, восставших поддержал флот, и моряки приветствовали их восторженными криками. Причем многие из тех, что маршировали по улицам Пантикапея, не знали о заговоре ровным счетом ничего, и, думая, что это только они не в курсе дела, стихийно присоединялись к своим товарищам по оружию.

А что же в это время делал царь и какие он принимал меры, чтобы спасти ситуацию? А никаких не предпринимал, Митридат в это время просто спал и не чуял беды, а когда его разбудили крики мятежников, то было уже поздно – большинство его гвардейцев перешло на сторону Фарнака. Но Евпатор всю свою жизнь ходил по лезвию бритвы, и страх был ему неведом; вскочив на коня, он поехал прямо в ряды восставших, надеясь переговорить с ними, узнать, чего они хотят, и урегулировать все вопросы. Однако пожар бунта разбушевался уже настолько, что его было не потушить: «Хотим, чтобы царем был его сын, молодой вместо старого, отдавшегося на волю евнухам, убившего уже многих своих сыновей, предводителей и друзей» – такими криками встретило войско Митридата, а затем солдаты с мечами в руках ринулись на царя. Под их ударами пал его конь, но сам Евпатор сумел прорваться на Акрополь, где немногие оставшиеся ему верными воины личной охраны закрыли ворота и заняли позиции на укреплениях. Царь поднялся на стену и с нее увидел всю бушующую внизу толпу – несколько раз он посылал вестников к сыну, требуя себе право безопасного выхода, но Фарнак хранил молчание. И тогда Митридат понял, что его царствование закончилось, а потому, опасаясь, что сын-предатель выдаст его римлянам на позор и поношение, решил уйти из жизни так, как и подобает царю. Поблагодарив своих телохранителей за верную службу, он их отпустил, а сам, достав яд, который носил с собой в рукоятке меча, приготовился свести счеты с жизнью.