Саша Чекалин - Василий Смирнов

Но какое? Тимофеев не сказал. Все же Саша отошел от него, успокоившись. При встрече он может рассказать ребятам и Наташе, что о них шел разговор.

Через несколько дней, когда отряд вернулся с очередной операции, командир поручил Саше побывать в Песковатском, повидать своего отца и передать ему задание. С удивлением Саша слушал. Он никак не предполагал, что Павел Николаевич оставлен Тимофеевым в селе как связной.

Обратно Сашу ждали утром на следующий день. Но утром он не вернулся. Не вернулся он и на второй и на третий день.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

С того времени как фашистские войска оккупировали район, Павел Николаевич не выходил из Песковатского. Днем, если в селе не было немцев, он копался на огороде или работал на пасеке, подготовляя ульи к зимовке. Пчелы в теплые солнечные дни все еще кружились в воздухе, и, хотя взяток был уже очень скуден, они продолжали вылетать. В тревожные дни Павел Николаевич отсиживался на сеновале. Когда раньше, месяц назад, Тимофеев предложил ему в случае эвакуации района остаться в Песковатском для связи с партизанами, Павел Николаевич охотно согласился. Он понимал, что по этой причине его и не взяли в армию.

Первое время находиться в селе было особенно тяжело. Павел Николаевич видел, как рушится колхоз. Оставшуюся скотину колхозники разводили по дворам, разбирали сельскохозяйственные орудия, зерно из общественных амбаров. Началось это в тот день, когда наша пехотная часть, поблескивая штыками и в полном порядке, прошла через село. Позади остались только пулеметные расчеты, прикрывавшие отход своих. Когда же и пулеметчики ушли, все в Песковатском поняли, что остались они уже на вражеской стороне. На селе слышались крики, плач. Люди впервые за время войны познали, как страшна неизвестность. Правда, немцев еще не было, и через село вскоре прошла новая воинская часть, очевидно только что прорвавшаяся из окружения. Красноармейцы спешили, догоняя своих. Были они изнуренные, оборванные, заросшие и какие-то дикие. Но у всех было оружие. Раненых везли на повозках.

На селе снова поднялась суматоха. Женщины выбегали на дорогу, совали в руки красноармейцам яблоки, помидоры, лепешки — все, что попадалось съедобного под руку, и слезно допрашивали:

— Родные вы наши! Куда же вы? Разве не будете защищать наше Песковатское?

И, видя, что красноармейцы сурово и скорбно молчат, просили:

— Возвращайтесь скорее.

С крыльца отцовского дома глядел на уходящих бойцов и Павел Николаевич. Он слышал, как причитает в избе мать, как разом осунулся и постарел отец. Старый кузнец никак не мог понять, что же происходит. Все время фронт был далеко. И вдруг разом рушился привычный, заведенный издавна порядок на селе.

— А как же колхоз? — спрашивал он и, когда начали делить общественное имущество, не знал, что делать с кузницей: прятать инструменты и запирать на замок или подождать — может, понадобится красноармейцам.

— Вернутся наши — снова будет колхоз, — успокаивал Павел Николаевич.

Отец продолжал удивляться, почему сына не взяли в армию. В селе остались только старики, нетрудоспособные да дети. Павел Николаевич отмалчивался. Даже отцу он не имел права говорить, почему он дома. Старался он больше находиться на колхозной пасеке. Там было спокойнее, не так тоскливо… Пчел не делили, остались они под присмотром Павла Николаевича.

И вот пришел враг… Сначала два танка, обстреляв село и прилегающий к нему перелесок. За ними на бронетранспортерах войска… Линия фронта переместилась к Лихвину и дальше, за Черепеть.

Непривычно притихшее, настороженное лежало село на большаке. Уже с утра начинали урчать вражеские грузовики, подвозившие фронту войска и боеприпасы, слышалась отрывистая чужая речь, ползли, ныряя в ухабах, конные обозы. А навстречу, разбрызгивая фонтаны черной грязи, возвращались порожние машины.

Не прекращалось движение и по обочинам дороги. Возвращались обратно беженцы, не успевшие уйти с нашими войсками. А в противоположную сторону тянулись группы женщин, подростков с оборонительных работ, неожиданно оказавшихся в тылу врага. Те и другие заходили в избы, просили хлеба, воды, а в ненастную холодную погоду — обогреться, переночевать. Было похоже, словно на необъятных просторах русский народ поднялся со своих насиженных мест и теперь кочует по дорогам и ночью и днем, и в холод и в дождь, не зная покоя.

Иногда по дорогам гнали пленных. Они были босые, раздетые, многие с окровавленными, грязными повязками. Украдкой к ним приближались жители, старались, несмотря на окрики конвойных, что-нибудь передать из съестного. Кидали впереди на дорогу хлеб, картошку, зная, что все это подберут.

Марья Петровна тоже не осталась в стороне от человеческого горя, она тоже вышла на обочину большака к пленным с кринкой молока и буханкой изрезанного на ломти хлеба, но рослый конвойный так ударил ее прикладом, что старушка, как куль, свалилась в канаву.

Павел Николаевич, не помня себя, бросился было к ней, но отец опередил. Сам выскочил на улицу и помог Марье Петровне подняться и дойти до крыльца. Тронутая сединой голова у него тряслась, черная жесткая борода топорщилась.

— Куда сунулась, — сердито отчитывал он жену, — на тот свет захотела?

Марья Петровна только охала, потирая ушибленное плечо. Морщинистое лицо у нее было испуганное, удивленное, повойник сбился набок.

На другой день Павел Николаевич уже не рискнул пойти в избу к отцу. Отсиживался в сарае, спрятавшись в сене. Следил в щель за селом. Слышал, как фашисты громили амбары, гонялись по улице за курами, ходили по избам, выволакивая оттуда все, что не успели надежно припрятать хозяева. Такой же тревожной была и ночь. На улицах слышались крики, песни пьяных солдат… Несколько раз трещали автоматные очереди. Небо за прогоном было красное, оттуда тянуло дымом и гарью — очевидно, там что-то горело…

Павел Николаевич лежал, глубоко зарывшись в жесткое, колючее сено, и думал: «Что же будет дальше? Какая жизнь ожидает людей?»

Утром, как только эсэсовская часть ушла из села, Павел Николаевич несмело вылез из своего убежища.

Побывав дома, он зашел на колхозную пасеку — и не узнал ее.

Все ульи были разбиты, часть из них сожжена, деревья порублены. Уцелевшие пчелы сиротливо кружились над яблонями, над разломанным тыном и как-то по-особенному, словно жалуясь, тоскливо жужжали. На глаза у Павла Николаевича навернулись слезы. Он опустился на колоду, чувствуя себя беспомощным, усталым. Пчел он любил с детских лет. Казались они ему разумными, все понимающими существами. Он даже разговаривал с ними, когда обхаживал улей. И они, как-то ласково жужжа, очевидно разговаривая по-своему, садились на его голову, лицо и не кусали. Теперь они погибали.

Прошло несколько тяжелых дней, в избу зашел человек из партизанского отряда — колхозник Трушкин из соседнего села.

Марья Петровна и не подозревала, что поила квасом партизана. Ничего не было в Трушкине воинственного. Среднего роста, худощавый, в ватном пиджаке с заплатами, в сапогах. Трушкин передал Павлу Николаевичу задание от Тимофеева — помочь переправиться через реку красноармейцам, выходившим из окружения.

Павел Николаевич как-то весь ожил, засуетился, услышав, что его просят помочь. Трушкин казался теперь Павлу Николаевичу необыкновенным человеком. Они сидели вдвоем на задворках, загороженные от посторонних людей кустами. Павел Николаевич расспрашивал про сына.

— Воюет, — одобрительно говорил Трушкин. — Жив, здоров. Парень толковый. Оружия у нас нехватка, не рассчитали. Так он сколько трофейных винтовок приволок… Так что, Павел Николаевич, помогай. Реку ты знаешь, где можно вброд перейти, а может, где и плот сколотить. Все должны Родине помогать. Не одни мы, партизаны, а народ. Понимаешь, весь народ.

— Я что же… я всей душой… — Голос у Павла Николаевича дрожал от волнения.

После разговора с Трушкиным он уже не чувствовал себя таким одиноким, оторванным от людей.

В указанном месте, в кустах у реки, Павел Николаевич встретил группу вооруженных красноармейцев — человек двенадцать. И, глядя на бойцов, на их обветренные, мужественные лица, видя неодолимое стремление вырваться из окружения, Павел Николаевич понял, что он тоже на войне. Он на посту! Ему доверяют. Он тоже помогает своей Родине, находясь в Песковатском.

Павел Николаевич подробно объяснил красноармейцам, в каком направлении лучше всего держать путь.

— Днем опасно, — предупредил он, — все дороги теперь забиты фашистами.

— А мы не одни, — шутили красноармейцы, любовно похлопывая по своим винтовкам. — Патронов вот только маловато…

Вечер и ночь выдались дождливые, безлунные. Переправа прошла удачно. Домой Павел Николаевич возвращался усталый и довольный. Спокойно, легко было на душе.