К югу от Явы - Алистер Маклин

— Полагаю, что это самое меньшее, на что вы имеете право. Мы вам обязаны очень многим, но полковник... — Внезапно сомнения и колебания покинули лицо Яматы, и он улыбнулся. — Ну конечно, вы старший офицер союзников. В соответствии с вашим приказом...

— Спасибо, капитан Ямата, — прервал его ван Оффен. — Считайте, я уже отдал приказ.

Он развернулся кругом, быстро прохромал прямо к сидящим пленникам, наклонился, схватил за рубашку Гордона и злобным рывком поднял его на ноги.

— Я долго ждал этого момента. Ты, маленькая крыса, иди-ка сюда.

Не обращая внимания на сопротивление Гордона, не глядя на его исказившееся от страха лицо и невнятные оправдания в невиновности, ван Оффен протащил его к пустому углу в конце дома старейшин, поставил прямо напротив двери и мгновенно превратил того в бесформенную груду, упавшую рядом с задней стеной хижины. Одна рука Гордона была патетически поднята в попытке защититься, лицо исказилось от страха.

Игнорируя протестующие и панические выкрики, ван Оффен снова запрыгнул на возвышение, прямо к стоящему там солдату, державшему в одной руке свою винтовку, а в другой автоматический карабин Фарнхолма. С небрежной уверенностью человека, не ожидающего ни вопросов, ни сопротивления, ван Оффен решительным движением освободил солдата от автоматического карабина, проверил магазин и патронник, перевел предохранитель на положение автоматического огня и снова направился туда, где еще лежал Гордон с расширенными от ужаса глазами, слегка постанывая и бормоча нечто невнятное.

Стоны и тяжелое дыхание остались единственными звуками в помещении. Все глаза сосредоточились на ван Оффене и Гордоне, отражая всю гамму чувств — от жалости до гнева, предвкушения убийства или полного непонимания. Лицо Николсона оставалось совершенно непроницаемым. Почти таким же бесстрастным было лицо Яматы, но его чувства выдавал кончик языка, которым он плотоядно облизывал губы. Все молчали, никто не двигался с места. Человека вот-вот убьют, с ним жестоко расправятся — но в этой напряженной атмосфере что-то непонятное заставляло людей отказаться от любого протеста, от любой попытки прервать экзекуцию, от кого бы она ни исходила. И все же эту сцену внезапно прервали, словно обрушился камень, разбивший эту атмосферу, как хрупкое стекло. Этот удар, этот шок пришел снаружи.

Все головы повернулись к двери, когда раздался пронзительный вопль японца. Сразу после вопля послышался звук короткого резкого удара, крик, шум, глухой треск, словно гигантским ножом разрезали арбуз, и все моментально сменилось зловещей тишиной, сразу пропавшей за ревом, вспышкой огня и дымом, когда дверной проем и большую часть стены охватило пламя.

Капитан Ямата сделал всего два шага к двери, открыл рот, чтобы выкрикнуть команду, и умер, не успев его закрыть, умер от пуль из карабина ван Оффена, разнесших еще и половину груди Яматы. Звук автоматной очереди внутри помещения показался оглушительным, не стало слышно даже рева пламени. Следующим стал сержант на возвышении, за ним упал стоявший рядом солдат. Потом огромный красный цветок распустился в середине лица Сирана. Ван Оффен все еще стоял, пригнувшись к земле, со слегка подергивавшимся стволом карабина в руках. Палец его словно слился со спусковым крючком, а лицо оставалось неподвижным, будто вырезанное из камня. Он зашатался, когда первая пуля из японской винтовки попала ему в плечо, припал на одно колено, когда вторая пуля пробила ему бок с силой биты. Но по-прежнему на лице его не промелькнуло никакого выражения, а побелевший от напряжения палец на спусковом крючке еще прочнее слился с ним. Все это Николсон успел увидеть до того, как, подброшенный словно из катапульты, рухнул в ноги солдата, наводившего автомат на человека у дальней стены. Они упали вместе в бешеной схватке. Николсон в припадке ярости вновь и вновь бил прикладом автомата по темному лицу японца, потом вскочил на ноги и злобно воткнул штык в незащищенный живот.

Даже в пылу схватки, смыкая пальцы на горле противника, он успел заметить, что Уолтерс, Эванс и Уиллоуби вскочили на ноги и бросились на японцев в зловещем полумраке, освещенные языками пламени, в удушающем ядовитом дыму, наполнившем помещение. Он услышал и то, что карабин ван Оффена замолк, но сквозь вспышки пламени, заслонившие собой дверной проем, бил другой автомат, в другом ритме. А потом он забыл обо всем, потому что кто-то сзади сделал захват рукой, сдавил ему горло и начал душить, молча и беспощадно. Перед глазами у Николсона поплыл красный туман, сквозь который еще пробивались искры и языки пламени — это пульсировала кровь в голове. Силы оставляли его, ноги подкосились, и он ухе погружался во тьму беспамятства, когда почувствовал, что хватка ослабла. Человек позади него вскрикнул и захрипел в агонии, и тогда Маккиннон подхватил его и стал выводить сквозь горящий дверной проем. Но они немного опоздали, по крайней мере, Николсон. Пылающая балка рухнула с крыши и нанесла ему скользящий удар по голове и плечам. Этого оказалось более чем достаточно для его ослабленного тела, и он погрузился во тьму.

Придя в себя почти через минуту, он увидел, что лежит у стены соседней с домом старейшин хижины. Как в тумане видел он стоящих и двигающихся людей. Видел мисс Плендерлейт, которая вытирала кровь и сажу с его лица. Видел во тьме огромные языки пламени, взвивающиеся прямо в темное звездное небо на десять-двенадцать метров вверх. Стена и большая часть крыши дома старейшин уже рухнули.

Сознание вернулось. Пошатываясь, Николсон поднялся на ноги, торопливо отстранил мисс Плендерлейт. Стрельба прекратилась, и в отдалении слышался лишь гул автомобильного двигателя, то взвывающего, то затихающего, будто водитель неумело переключал скорость. Это бежали в панике те японцы, которые уцелели.

— Маккиннон! — крикнул он, стараясь перекричать рев пламени. — Маккиннон, где вы?

— Он где-то на другой стороне дома, — сказал Уиллоуби, указывая на горящий дом старейшин. — У него все хорошо, Джонни.

— Все вышли оттуда? Кто-нибудь там остался? Ради бога, скажите мне.

— Думаю, там никого нет, сэр, — неуверенно сказал стоявший рядом с ним Уолтерс. — Никого не осталось там, где мы сидели. Это я знаю.

— Слава богу, слава богу. — Он внезапно остановился. — А ван Оффен вышел?

Никто не произнес ни слова.

— Вы слышали, о чем я спрашиваю?! — закричал Николсон. — Ван Оффен вышел?

Он поймал взгляд Гордона, подскочил к нему, схватил его за плечи, хлестнул по щекам и снова схватил за грудки, чтобы тот не свалился.

— Отвечай, или я убью тебя, Гордон. Ты оставил ван Оффена там?

Гордон, трясясь от страха, кивнул. Белое как мел лицо пошло красными пятнами от пощечин Николсона.

— Ты оставил его умирать в этом аду?

— Он собирался убить меня! — завизжал Гордон. — Он собирался убить меня!

— Ты, чертов дурак! Он спас твою жизнь! Он спас все наши жизни.

Николсон свирепо швырнул Гордона на землю, оттолкнул несколько удерживавших его рук, в десять шагов покрыл расстояние до дома старейшин и прыгнул в дверной проем через завесу огня прежде, чем осознал, что делает.

Страшный жар нанес ему физически ощутимый удар. Пекло охватило со всех сторон, погружая в огромную волну обжигающей боли. Раскаленный воздух жег легкие, как огонь. Николсон почувствовал, как вспыхнули волосы, как потекли из глаз слезы, ослепляя его. И если бы внутри было темно, он, конечно же, ничего бы и не увидел, но свирепое яростное сияние огня не уступало по яркости полуденному солнцу.

Увидеть ван Оффена было нетрудно. Он скорчился у все еще целой дальней стены, опираясь о земляной пол рукой. Рубашка и брюки цвета хаки были залиты кровью, лицо пепельно-серое. Он тяжело дышал, задыхаясь в этом раскаленном воздухе. Николсон проскочил к дальней стене дома старейшин. Надо спешить. Он знал, что оставались считанные мгновения, больше чем полминуты он здесь не продержится. Его одежда дымилась и тлела, измученные легкие не находили кислорода для ослабевшего тела. Жар был словно в печи.

Ван Оффен посмотрел на него мутным, бессмысленным взглядом, вряд ли понимая происходящее. «Он уже наполовину мертв, — подумал Николсон. — Бог знает, как он еще жив остался...» Он замешкался, пытаясь отцепить пальцы ван Оффена от спускового крючка автоматического карабина, но это было делом безнадежным. Державшая карабин рука застыла, как железная. Времени не было. Возможно, уже слишком поздно. Задыхаясь и напрягая остатки сил, Николсон взял раненого на руки. Пот градом катился по лицу, заливая глаза.

Он прошел половину дороги к двери, когда трещавшая крыша стала с грохотом обваливаться. Он резко остановился, как раз вовремя, чтобы не попасть под несколько горящих и дымящихся бревен, упавших с крыши. Поднялся сноп искр, к двери пройти стало невозможно. Николсон повернул голову назад, взглянул вверх сквозь заливающий глаза пот и скорее почувствовал, чем смутно увидел, как падает на него рухнувшая крыша. Он отпрянул в сторону и прыгнул через преграждавший двери завал. В четыре прыжка он оказался у двери. Новые брюки хаки из легковоспламеняющейся ткани сразу вспыхнули на нем. По ногам стремительно побежали вверх проворные языки пламени, обжигая голые руки, державшие безумно тяжелого ван Оффена. В ноздри ударил одуряющий сладковатый запах поджариваемой плоти. Он уже ничего не соображал, сил не осталось, ощущения времени, пространства, цели исчезли — и вдруг он почувствовал, как его схватили сразу несколько рук и вытащили в холодный, упругий, полный жизни ночной воздух.