Загадка Скалистого плато - Юрий Ясько

В гостиной у стола, покрытого ковровой скатертью сидел Васин — собственной персоной и, уткнувшись в шахматную доску, раздумывал над очередным ходом. Он был гладко выбрит, без бороды. Первый штрих — меняет внешность!

— Игорек, к тебе, — хорошо поставленным голосом сказал Лозинский и ушел на кухню.

Васин невидящим взглядом посмотрел на Филимонова — не отошел сразу от перипетий игры — мотнул головой и осведомился:

— В чем дело? — спросил спокойно, демонстрируя некоторое недовольство: отрывает от игры.

— Придется вам, Васин, вернуться в Пригорск. Самолет из Свердловска прибывает через три часа, места для нас забронированы. Вот повестка, подписанная Вермишевым.

— Павлик! — Васин встал, потянулся.

Павел Станиславович заглянул в дверь.

— Давай доиграем, — продолжал Васин, — по мою душу прибыли из Пригорска.

Какая выдержка! Или рисуется? Нет, действительно спокоен, собран, играет всерьез, его положение было не ахти каким, а смог свести партию вничью. Это говорит о том, что Васин не выбит из колеи, не испуган. Значит, ничего за собой не чувствует? Однако….

— Мне бы хотелось все-таки знать, почему не даете двум друзьям побыть вместе? — спросил Лозинский.

— За счет суточных? — усмехнулся Филимонов.

— Насколько мне известно, еще за такое в прокуратуру не вызывают.

— Вы правы. Узнаете, когда надо будет.

— А мне сейчас надо, — вспылил Лозинский. — Что за манера врываться в дом и арестовывать товарища?

— Во-первых, я не ворвался, во-вторых, пока вашего друга не арестовывают, а просто вызывают на беседу.

— На допрос. Со мной уже беседовал следователь Туриев, — вставил Васин, посмотрел на часы. — У нас еще есть время, попьем чайку? Тебе, Павлуша, после бани в самый раз.

Вот почему он в шляпе — боится простыть.

— Идемте на кухню, молодой человек, — Лозинский потянул Филимонова за рукав, — не обижайтесь, поймите, ваш визит совершенно неожиданный.

Родион давно не пил такого вкусного чая.

— Индийский? — робко спросил он.

— Самый настоящий советский, батенька, — ответил Лозинский, — краснодарский. Почему он такой пахучий? Да потому, что лист собирали вручную, по три штучки с кончика стебелька, для лиц особых… По блату достал, — Лозинский улыбнулся, — вы, как следователь, не интересовались таким монстром, как блат? Блат порождает круговую поруку, круговая порука — преступления. Мой совет: займитесь феноменом блата. Хотя бы в границах достославного Пригорска, где, я это знаю, зимние шапки — и те распределяются по блату. Грешен, мне таким образом достал ондатровую шапку Игорь Иванович, и он ходил вовсе не в магазин, а в учреждение, в котором нет торговых прилавков, но есть человек, позвонивший на склад и приказавший: «Выдать головной убор из ондатры». Во как! А что делать тому, кто не имеет блата?

Филимонов не ответил.

— Молчите? Нечего сказать? Простите за откровенность… Игорек, ты меня просил передать деньги, а где они?

— Не забыл, не забыл. — Васин вытащил из внутреннего кармана портсигар, раскрыл его легким щелчком — в нем лежала пачка пятидесятирублевок. — Пятьсот рублей. Объяснение то же самое. Думаю, скоро я избавлю тебя от таких дел. Ну, Пинкертон, ведите меня на суд праведный, — обратился Васин к Филимонову.

— Шутите?

— А что мне остается делать? Вот только коронки мои плачут.

— Не волнуйтесь, мне сказали, что их отправят и что вам вовсе не обязательно приезжать.

— Лишимся более или менее регулярных встреч, Павлуша. Каюсь, каюсь, — Васин положил ладонь на плечо Родиона, — выгадывал дни для того, чтобы повидаться с фронтовым другом. Жаль, вам незнакомо чувство фронтового товарищества. Так, значит, — печально констатировал Васин, — дело принимает странный оборот для меня… Когда мы прибудем в Минеральные Воды?

Родион ответил.

— И Вермишев будет меня ждать?

— Сейчас зайдем в ближайшее отделение милиции, я позвоню, что вылетаю с вами. Он весьма и весьма будет рад, даже машину пришлет к трапу самолета.

— Неужто я столь важная персона?

— Больше того, нас отсюда будут провожать.

— Почетный эскорт?

— Чтобы я смог на минуту оставить вас, если мне понадобится, и, вернувшись, снова лицезреть.

— Боитесь, что смоюсь?

— Мы ничего не боимся.

— Зачем — «мы»? Не надо обобщать, юноша. — Васин на секунду замолчал. При всей его браваде было видно, что он волнуется. — Ну, Павлуша, давай обнимемся. Не беспокойся обо мне, недоразумение какое-то, все образуется.

Лайнер набрал высоту, далеко внизу остались огоньки Заволжска…

…Ганс Рейкенау вот уже который день пребывал в дурном настроении: глава широко разветвленной кампании по продаже уникальных произведений искусства, различных древностей, делец современного масштаба, получил известие из России о том, что дело, на подготовку которого пошли годы, срывается. Человек, на которого в свое время сделал ставку его отец, погиб. Черт с ним, с тем человеком, которого Ганс видел всего раз, потом он с ним держал связь через подставное лицо, жаль, если не совершится то, о чем мечтал его отец, чего, как великого чуда, ждал сам Ганс. Несколько раз он посещал Россию, как турист, уверялся в том, что подготовка идет — и такая осечка.

Поговаривали, что Ганс Рейкенау пользуется недозволенными приемами, но закрывали на это глаза: бизнес есть бизнес, деньги есть деньги. Рейкенау на некоторое время уходил в тень, когда в Москве была арестована группа контрабандистов, но связь ее с ним не обнаружена. Прошло время — Ганс все усилия сосредоточил на том, чтобы довести до конца дело, завещанное ему отцом.

Ганс встал с кожаного дивана, вышел в длинный коридор, направился в его конец. Здесь справа — бронированная дверь. Ганс заходит сюда часто, особенно — когда тяжело на душе. Он достал из кармана ключ замысловатой формы, погладил по его бороздкам чуть дрожащими пальцами, вставил его в скважину. Дверь отозвалась на поворот ключа мелодичным звоном и плавно открылась, Рейкенау вошел в маленькую, совершенно пустую комнату. В ее стенах — многочисленные дверцы. Ганс нажал кнопку под одной из них. Дверца неслышно распахнулась. Ганс достал из внутристенного сейфа медное блюдо. Рисунок, вычеканенный на нем, отсвечивал в мертвенном мерцании неоновых ламп, не прекращающих светить в этой комнате ни на секунду. На блюде лежало письмо отца.

Ганс знает его наизусть.

«Сын мой, — когда Рейкенау-младший прочитал эти первые два слова, ему показалось, что он слышит глуховатый голос отца, — я прилагаю это письмо к завещанию, чтобы ты прочел его после моей кончины. Я знаю, тебе досталось от меня самое главное — умение действовать. Бог не дал мне возможность завершить дело, которое я передаю тебе. Прочитав письмо, ты все поймешь. Как ты знаешь, в тридцать девятом году Советы пригласили меня на работу — мы вели разведку на Скалистом плато, это на Кавказе, в пятидесяти семи километрах на юго-запад от Пригорска. В апреле в мою палатку пришел мужчина средних лет, высокий, красивый, с выправкой военного человека. Он без обиняков начал разговор с того, что спросил, видел ли я старинное медное блюдо у моего незабвенного брата Фридриха, работавшего в России и укравшего этот предмет у какого-то лесничего.