Автобиография. Старая перечница - Иоанна Хмелевская

Итак, если уж кому-то захотелось (в данном случае пану Тадеушу) обо всем рассказать, то надо было писать от себя. А то, читая его книгу, я через каждую страницу впадаю в отчаяние — неужели я и в самом деле все это говорила, ведь я вовсе не такая, какой предстаю со страниц книги пана Тадеуша.

Ладно, давайте пройдемся по тексту.

Уже само начало свидетельствует о том, что пан Тадеуш мои «Автобиографии» прочел невнимательно. Все, о чем он упоминает, я описала сама. И описала совсем по-другому, нормальным для себя языком. Ему следовало бы вызубрить на память мои признания, заучить наизусть, как стихи, и не ломать себе голову, пересказывая затем своими словами и приводя меня в бешенство. Если уж собрался кого выпотрошить, будь добр хотя бы честно прочитать все написанное жертвой.

Только вот что удивляет. Как это пан Тадеуш выдержал мои бесконечные повторы? Ведь я же без конца повторяюсь, и он это делает вслед за мной, только своими словами, о боже!

Вообще-то начало не так уж меня раздражает, я имею в виду форму, а вот ошибки по существу непростительны. Правду написал, что мы болтали, попивая красное вино, прописанное мне кардиологом. Врач, помнится, имел в виду рюмочку, ну от силы две, но никак не бутылку. С другой стороны, рюмка рюмке рознь, у меня есть и такие, что полбутылки поместятся. И вообще, кто сказал, что я напиваюсь вдрызг?! Насколько я помню и насколько могу доверять своим друзьям, то в состоянии подпития я запросто могу и сболтнуть чего не следует, скажем, проговориться о каком секрете, но вот измышлять несуществующее я не буду, для этого надо бы упиться до потери сознания, чего со мной никогда не случалось. Под хмельком я могла бы признаться в каких-нибудь своих сомнениях, опасениях, но уж выдумывать всякие глупости… Очень прошу, без преувеличений.

Да, текст пана Тадеуша я подписала, стеная в глубине души и постаравшись снять хотя бы самые большие несообразности. Он безнадежно перепутал людей, годы и место действия, оговорив не только меня, но и сотрудников с моей бывшей работы, приписав мне взрывы интеллекта, хотя вряд ли можно даже подобие интеллекта обнаружить у той бабы, что предстает из его книги. Пан Тадеуш на собственном опыте не испытал, что за жизнь была в ПНР в далекие теперь годы. Тогда он был слишком мал и мало что понимал. В результате, собрав обрывки моих воспоминаний, он соединил их воедино, насадил на собственное представление о тогдашней жизни и получил нечто, напоминающее знаменитый роман Оруэлла, над которым изрядно потрудились очернители той эпохи.

Если бы пан Тадеуш все чуждые и непонятные ему по причине возраста глупости писал от себя — пожалуйста, я бы слова не сказала. Но ведь из текста следует, что это я все наговорила! Да никогда в жизни! То, как он описывает жизнь в сороковые и пятидесятые годы, не имеет ничего общего с реальностью, все было по-другому. Я рассказывала о них с ностальгией, со слезами, старалась передать атмосферу того времени. И НЕ МОГЛА я ее так передать, как в книге пана Тадеуша!

Кстати, не мешало бы пану Тадеушу прочесть огромный роман Тырманда «Злой»[4] о Варшаве тех времен, а не мою «Автобиографию».

Никогда я не кичилась своим якобы благородным происхождением, не было такого. Была начитанна — да, образованна — да, умела и любила работать. Но после войны многое из этого стало доступным всем, так по какому же праву я стала бы против этого протестовать?

Не получилось у автора что-то с его интервью, напутано столько… Я согласна, пусть меня изображают кретинкой, сама знаю, что глупа была страшно, причем не один год, недостатков у меня прорва. Но в таком разе зачем приписывать мне посторонние глупости и недостатки, если и своих всегда хватало?

Не мог отец моих детей в возрасте четырех лет слопать на своем дне рождения пушечный торт, пан Тадеуш то ли не расслышал, то ли перепутал, торт был пуншевый. Считаю долгом упомянуть об этой ошибке, а то из-за этого человека мне не дадут покоя читатели, допытываясь, что это за диковинка и не могу ли я поделиться с ними рецептом великолепного торта.

Хотела спокойно, по-деловому разобрать все ошибки «писателя», высказать все свои претензии, но чувствую, как завожусь, вот уже растеряла все спокойствие, а до конца еще далеко.

Упоминая о том, что я не могла понять смысла лекций профессора Понижа, пан Тадеуш не считает нужным назвать их тему, а ведь профессор оперировал исключительно интегралами. Поднапрягшись, я могу понять многое, но только не интегралы, увы.

Полностью перевраны названия инструментов, которыми мы пользовались в архитектурной мастерской, лучше бы пан Тадеуш совсем их не называл, так он ведь еще мне в уста вложил такое!!! Один только пример: вместо перьев, которыми мы пользовались при черчении тушью (и называли их «скалювки» от слова skala — шкала, масштаб), он поминает «сталювку», чернильную ручку со стальным пером.

Незнание реалий времен Народной Польши приводит к абсурдным утверждениям. Опять же моими устами он путает и смешивает разные учреждения той поры, известные всем моим ровесникам, вроде PKO (так назывались сберкассы) и появившиеся намного позже PEWEX, в котором я будто бы раздобывала талоны на машинное масло. Чушь собачья!

Читаю эту часть якобы моих воспоминаний — и дурно мне делается. Не говорила я такого! И сама себе уже кажусь склеротической идиоткой, которая раннюю молодость прожила в Австралии и теперь очень неудачно строит из себя много пережившую варшавянку.

Сама виновата. На кой черт согласилась я издать такое безобразие в форме интервью?

Автор оного без конца путается в содержании моих книг. Утешает лишь факт, что я оказалась в хорошей компании, так как он умудрился приписать нашему классику том «Восставшие из мертвых», в то время как Крашевским написана книга «Братья восставших из мертвых». Но пусть уж в гробу Крашевский переворачивается без меня.

Перепутал автор интервью и мои тогдашние поездки за границу, в Канаду и на Кубу, перепутал и тогдашних знакомых, друзей-приятелей, нещадно переврал их имена и фамилии, так что теперь и не знаю, как перед ними оправдаться. Моей подругой и в студенческие годы, и потом на работе была Ханка Добжаньска, а подруга-судьиха — Аня Добжиньская. Перед Аней я уже извинилась лично, теперь делаю это письменно, а Хане, полагаю, все равно, она уже давно умерла. На биржу в Сломчине я ездила, когда работала над «Убийственным меню», а не над «Невезухой».

Раздражает, когда пан Тадеуш по-своему переиначивает датские названия, мы это делали по-другому, на свой лад ополячивая иностранные слова, а он это делает по-своему. Я не согласна говорить чужими словами и в несвойственной мне манере!