Немного мечты (СИ) - Костин Константин Константинович

Кристина поморщилась, коря себя за глупость. Это в двадцать первом веке определения сильно размылись – потому что есть желающие непременно чувствовать себя угнетенными – и «геноцидом» могут назвать разгон беспорядков, «угнетением» - увольнение лентяя, «рабством» - работу в офисе с кондиционерами. Это там, в оставленном ею мире. Здесь же – все точно, прямо и недвусмысленно. Смерть – это смерть. «Мясом будет точно мясо, кровью будет – кровь людская»…

- В свое оправдание… - медленно начала она, - я могу сказать, что от меня, от моего личного желания, в данном случае ничего не зависит. Я – всего лишь часть системы, которая существовала до меня, и будет существовать после, даже если вы меня убьете…

- Казним.

- Казните… Потому что изменить систему угнетения, в действиях которой вы меня обвиняете, я не могу. Даже если я решу выполнить на своих предприятиях все ваши требования – это не изменит систему. Меня, вместе с вами, задавят все остальные семьи Ларса, просто чтобы устранить «плохой» пример…

Кристина неожиданно для самой себя поняла, почему большевикам так была нужна именно мировая революция. Именно поэтому: потому что социалистическое государство в окружении капиталистических будет тем самым пресловутым «плохим примером». Который нужно всенепременно устранить.

- Значит, - произнес Аур, - вы не можете изменить систему?

- Нет.

- А вы пытались?

- Нет. Потому что, несмотря на свою принадлежность к богатой семье и все свои миллионы – я не вхожу в Совет Мудрейших.

Деньги в этом мире заменяют магию. Но, как и магия, они работают не всегда.

- Что-то изменить в сложившейся системе может только Совет. А я не в него не вхожу. И если вы меня уб… казните – и не войду. Мои заводы, фабрики и все остальное – отойдут Совету и будут поделены между его членами. И для рабочих не изменится ровным счетом НИЧЕГО.

- Постойте… - вмешался один из ранее молчавших металлистов. Кристина уже забыла, как его назвали, - Что значит «Совету»? Ближайшим родственникам.

- У меня нет ближайших родственников.

- Лжете, - произнес тот же металлист… Меркур, кажется, - Томе Лефан. По закону он имеет право на ваше имущество.

- Но… - Кристина открыла рот. И закрыла.

Стоп. А правда – что-то не стыкуется. Семейный юрист, тот, что погиб при взрыве, уверял, что если она умрет до двадцати пяти лет – ее имущество отойдет Совету Мудрейших. Потому что у нее нет ближайших родственников. И в то же время – у нее определенно есть двоюродный дедушка, который определенно – ближайший родственник. Не стыкуется… Не стыкуется…

В голову попыталась пробиться еще какая-то мысль, какая-то очень важная мысль, но ее спугнул Аур, тем временем что-то коротко обсудивший с товарищами:

- Как я уже сказал, главная богиня революционера – Целесообразность. И казнить вас именно сейчас – нецелесообразно. Отойдут ли в случае вашей смерти ваши предприятия Совету или родственникам – для нас действительно не изменится ничего. А вот если вы войдете в Совет… мы отпускаем вас, - неожиданно закончил он, - при условии, что вы поклянетесь, что, войдя в Совет, приложите все усилия к тому, чтобы улучшить жизнь рабочих.

Что, вот так просто? Поклянись – и тебя отпустят? Просто отпустят? Без всякого подвоха? Поверят на слово? Эти суровые ребята, помешанные на целесообразности? Это же невозможно! Или…

Возможно?

Кристина вспомнила парочку примеров из земной истории, где мятежники и революционеры действительно верили на слово собственным угнетателям. Как будто где-то в глубине души они продолжали верить в декларируемые честь и благородство дворян.

Гильом Каль, один из вождей Жакерии, крестьянского восстания во Франции, поверил королю на слово, что, тот гарантирует неприкосновенность Гильома на переговорах. Каль пришел на переговоры, его схватили и казнили.

Большевики в 1917 году отпускали царских офицеров на свободу. Под честное слово, что те не будут воевать против большевиков. Естественно, никто этого слова не сдержал.

Да, похоже, Аур серьезен. Он действительно верит в слово.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

- Я, - медленно начала Кристина, - Кармин Эллинэ, клянусь, что если попаду в Совет Мудрейших, то сделаю все возможное для того, чтобы улучшить жизнь людей Ларса.

Кристина пока не знала, КАК, но точно знала, что хотя бы попытается.

- Если, конечно, - тут же пробормотала она, - меня не убьет Спектр… и если я найду доктора Воркеи…

Тут же градус доброжелательности – и без того не слишком-то высокий – резко упал.

- Зачем вам доктор? – хрипло спросил металлист, кажется, Ферр.

- Его разработка нужна мне для того, чтобы попасть в Совет. Вы же не думали, что в него берут любую девушку только потому, что она осталась сиротой?

- Кха… кхакая разработка? – кашлянул Ферр.

- Я узнаю, - поднялся товарищ Меркур, - и если речь идет не о… другой разработке, госпожа Эллинэ будет свободна.

- А если о той? – Кристина поняла, что ничего еще не кончилось и ее язык, похоже, по новой выкопал ее могилу тогда, когда ее только что закопали.

- А если о той, то наша богиня…

- Целесообразность. Я поняла.

Как бы теперь НЕ угадать, о какой разработке трижды талантливого доктора идет речь?

* * *

С головы Кристины сняли уже становящийся родным мешок. Хотя бы не связывали…

Она находилась в небольшом помещении, похожем на вырубленное в скале: грубо отесанные каменные стены, каменный же пол, перед ней – стол с черной коробкой телефонного аппарата, за столом сидит незнакомый человек: высокий, худой, короткие рыжевато-каштановые волосы, явно редеющие, бледная кожа, красные круги вокруг глаз, обычная темная одежда рабочих – куртка, сероватая рубашка, неожиданно – с галстуком.

Человек надел еще более неожиданное пенсне, бросил короткий взгляд на Кристину и произнес знакомым голосом товарища Меркура:

- Есть хотите?

- Нет, - покачала головой Кристина.

«Да» - громко квакнул желудок.

- Маргалиде, - обратился Меркур к кому-то за спиной Кристины, - принеси каши. Иначе наша «гостья» не сможет думать ни о чем, кроме своего голода…

- Я не голодна…

«Врет» - квакнул желудок.

Стоявшая у стены за спиной Кристины девушка, лет восемнадцати на вид, в мужской одежде, но – с длинными волосами, выкрашенными в болотно-зеленый цвет, молча кивнула и вышла за дверь.

- Почему ваши девушки красят волосы в такие цвета?

Ведь не первый раз уже видит вот таких вот разноцветных.

- Мы живем в серых домах, работаем на серых фабриках, носим серую одежду, проживаем серую жизнь, - пожал плечами Меркур, - не осуждайте их за то, что им хочется внести в эту серость хоть немного красок.

Зеленоволосая Маргалиде принесла плоскую алюминиевую миску с сероватой кашей. Не похожей ни на одну известную Кристине кашу.

- Вот этим кормят рабочих на заводах. И на ваших – тоже. Попробуйте.

Кристина осторожно зачерпнула алюминиевой же ложкой чуть теплую массу. На вкус… как попкорн со вкусом попкорна и привкусом пенопласта. Еще немного похоже на размоченный картон. Даже не хочется узнавать, из чего ЭТО.

Желудок подавал знаки, что раскаивается в своем поведении и согласен молчать, лишь бы в него не пихали эту пластиковую кашу, но Кристина съела всё.

- А теперь, - товарищ Меркур проводил взглядом снова исчезнувшую за дверью Маргалиде и посмотрел на Кристину поверх стекол пенсне, - вернемся к доктору Воркеи. Зачем он вам?

- Он для меня кое-что разрабатывал.

- И для нас.

- Что?

- А вам – что?

- А вам?

Кристина задумалась? Говорить про космический корабль? Или не стоит? Вдруг Воркеи все же сделал революционерам что-то другое? А как тогда намекнуть? Сказать «что-то связанное с металлами»? Это не намек – Воркеи с металлами работал, он в любом случае сделал что-то металлическое… Или нет?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Проклятая каша лежала комом в животе, мешая думать.

С другой стороны – почему бы и нет?