Темные кадры - Пьер Леметр
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Все принимают это за скромность.
– Но, кроме вас, все это видели!
– Вот и спрашивайте всех, а не меня.
Зал гудит. Председательствующий призывает Кузена к порядку.
– Послушать все ваши показания, на удивление единодушные, так складывается впечатление, что этот захват заложников был просто прогулкой на пароходике. Но если мсье Деламбр не представлял никакой опасности, – спрашивает генеральный адвокат, – почему вы так долго выжидали, прежде чем вмешаться?
Поль Кузен поворачивается к нему всем телом и вглядывается:
– Во всем, мсье, есть время наблюдать, время осознать и время действовать.
Звучит величественно.
Зал заворожен. Снимаю шляпу.
Я сказал Фонтана:
– А ваш Жан-Марк Гено пусть тоже расстарается! Не то я его выставлю в трусиках перед всем судом!
Теперь перед нами совсем другой человек.
Я видел его элегантным, уверенным в себе, а сейчас передо мной привидение. Он называет свое имя, статус: служащий без определенной должности.
Таков официальный термин, означающий «безработный». Его выгнали из «Эксиаль». Два месяца спустя. Конечно, он пережил серьезное потрясение, наверняка сказало себе начальство, но не можем же мы доверять сотруднику, который скрывает дамские трусики под официальным костюмом ответственного финансиста. Несмотря на увольнение, Гено явился давать свидетельские показания и говорит ровно то, что ему велено. Ведь мир тесен, и пусть «Эксиаль» больше не является нанимателем Гено, эта компания остается отправным пунктом всех его попыток, если он надеется снова найти работу в данной области.
Я разглядываю его внимательнее.
Четырнадцать месяцев безработицы. На мой взгляд, он так и не выбрался.
Гено – это я после полутора лет без работы. Он ведет себя так, как если бы еще не потерял веру. Цепляется. Я представляю, как через полгода он пересматривает свои запросы, скидывая сорок процентов, через девять месяцев готов согласиться на временную работу, через два года соглашается на мелкий пост, только чтобы оплатить половину своих трат. Через пять лет ему даст под зад первый попавшийся турецкий бригадир, который удостоит его взглядом. У меня ощущение, что рукав его костюма треснет по швам еще до того, как он кончит давать показания, выставив его на посмешище.
Я также сказал Фонтана: «Что до Лакоста, этого говнюка, вы дадите ему очень внятные указания. А если до него не сразу дойдет, разрешаю переломать ему все пальцы. Судя по моему опыту, это, безусловно, способствует пониманию».
Фонтана позволил себе то, что только его мать могла назвать улыбкой.
Лакост дал на диво человечные показания. Его собственное предприятие на данный момент признано неплатежеспособным и находится под судебным надзором; никакого отношения к рассматриваемому делу это не имеет, нет, просто такова экономическая конъюнктура. Именно та, жертвой которой стал мсье Деламбр. Как и многие другие. Он хорош, Лакост. Надеюсь, малышка Риве содрала с него приличную компенсацию.
Люси все чаще на меня поглядывает.
В скором времени состав вражеской армии сократится до генерального адвоката. Люси готовилась к войне, а противники спешат подписать перемирие. Она расспрашивает свидетелей с осторожностью, особо не углубляясь. Она поняла, что машина катится в правильном направлении, только не надо давить на газ.
Накануне Николь поделилась с ней собственным недоумением:
– И все же это поразительно. Твой отец попал под суд за захват заложников, но никто не удивляется, что компания совершенно безнаказанно могла совершить то же самое, чтобы протестировать сотрудников. А ведь если бы они не организовали эту ролевую игру, не было бы и захвата заложников, верно?
– Я знаю, мама, – ответила Люси, – но чего ты хочешь, если даже сами работники не видят в этом ничего ненормального.
Конечно, она обдумывала этот аргумент. Она даже рассчитывала допросить с пристрастием свидетелей, чтобы придать ему веса, показать жестокость, проявленную компанией, и, в конце концов, взвалить на нее ответственность за мои деяния. Но даже не считая того, что судили меня, а не «Эксиаль», теперь в этом не было необходимости. Люси снова смотрит на меня, действительно обеспокоенная таким поворотом событий. Я делаю незаметный жест обеими руками, чтобы выразить свое удивление. Стараюсь быть очень убедительным, но Люси уже отвернулась и продолжила следить за чередой свидетелей, все больше недоумевая.
– Что до вас, Фонтана, – сказал я, – вы будете делать то, что умеете лучше всего: изображать бравого солдатика. Я уверен, что вам платят за результат, ведь так?
Фонтана и ухом не повел, а значит, я попал в точку: он сидит на проценте. Чем больше вернет себе «Эксиаль», тем больше отхватит он сам.
– Я знаю, что вы мечтаете раздавить меня, как кусок дерьма, но вам придется вспомнить о дисциплине. Вы с меня пылинки сдувать будете. Я вам помогу. За каждый слог, который не попадет в такт, я буду изымать штуку из той суммы, которую Дорфман желает заполучить обратно, – помните об этом. И объясните Дорфману, когда он подсчитает убытки и потребует отчета.
Не нужно быть медиумом, чтобы догадаться, что в этот момент, если бы на моей стороне не было такого перевеса, он без малейших колебаний затолкал бы меня двумя ногами в бетонный блок и отправил на дно канала Сен-Мартен с запасом кислорода на шесть автономных часов. Что произойдет, когда все закончится и я снова буду беден? Надеюсь, он не злопамятен и не станет превращать это в личную вендетту.
В любом случае он послушен.
Он подтверждает общий диагноз относительно моей неопасности. Люси заставляет его перечислить все места службы, чтобы придать веса его мнению. Он, который постоянно сталкивался с бойцами, солдатами, а то и с кем похуже, может заверить суд, что Ален Деламбр – ягненок. Его рана? Царапина. Никакого иска с его стороны? Да с какой стати.
Я немного зарвался. Пора бы остановиться со свидетельскими показаниями. Подобное единодушие начинает смущать.
После полудня начинаются прения.
Люси восхитительна. Твердым, убедительным голосом она выстраивает аргументацию, с деликатностью упоминает свидетельские показания, а чтобы наличие присяжных не показалось излишним, обращается к заседателям, то к мужчинам, то к женщинам. Она делает то лучшее, что ей остается делать: объясняет, что на моем месте мог оказаться любой и каждый, и делает это блистательно. Она останавливается на тяжелых условиях жизни своего клиента, потере уважения к себе, унижениях, переходит к описанию внезапного, необъяснимого поступка, потом растерянности, невозможности самому выбраться из ситуации, в которую он себя загнал. Ее клиент человек одинокий.
Теперь надо как-то обезвредить ту бомбу, которую представляет собой моя книга.
Да, мсье Деламбр написал книгу, объясняет Люси. Не для того, как это часто предполагалось, чтобы снискать славу, а из потребности в поддержке, потребности разделить пережитое испытание с другими. И ведь именно так и произошло. Тысячи, десятки тысяч других людей, похожих на него, узнали себя в этом крушении, в его несчастье и унижении нашли отражение своих бед. И оправдали его поступок. Который, кстати, не имел никаких последствий.
Смягчающие обстоятельства, которые она призывает признать для своего клиента, – это просто обстоятельства, которые являются общими для всех во времена кризиса.
Вот это действительно неплохо.
Если бы я не опасался этого паршивца из прокураторы, который смотрит на нее и беспрерывно покачивает головой то с шокированным видом, то с преувеличенно недоверчивым, я бы сказал, что ее прогноз может оказаться верным. Никакой суд никогда не смог бы оправдать меня. Я явился на тестирование по найму с заряженным пистолетом, это преднамеренность в чистом виде. Невозможно скостить теоретически возможный срок в тридцать лет до меньшего, чем восемь или десять. Но Люси пустила в ход все средства. Если кому-то и удастся уменьшить срок моего наказания, то только ей, моей дочери. Николь смотрит на нее с восхищением. Матильда – с доверием и завистью.
Люси была права, генеральный адвокат желает показательного процесса.
Его рассуждение основано на трех простейших аргументах.
Первое: Ален Деламбр за три дня до прихода в «Эксиаль-Европу» искал, нашел, купил и зарядил пистолет настоящими пулями. У него, безусловно, были агрессивные, а возможно, и смертоубийственные намерения.
Второе: Ален Деламбр привлек внимание средств массовой информации к своему делу, чтобы повлиять на исход процесса, попытаться воздействовать на присяжных, чтобы их смутить и запугать. Захватчик заложников превратился в шантажиста.
Третье: Ален Деламбр открывает опасный путь. Если его примерно не наказать, завтра каждый безработный тоже почувствует себя вправе прибегнуть к насилию. Сегодня, когда уволенные рабочие все чаще и чаще прибегают к зверствам, пожарам, угрозам, грабежам, вымогательствам, лишению свободы, может ли суд возвести захват заложников в ранг законного способа ведения переговоров?