Фантастика 1986 - Тихон Непомнящий

Через несколько минут он уже сидел в просторном зале на втором этаже. Посетителей было не очень много.

Прозвенел звонок. На сцене вспыхнул свет, и в тот же миг от левой двери поспешно прошел сухощавый человек лет пятидесяти.

Это в самом деле был профессор Стенли Моус.

— Уважаемые господа! — зычно возгласил профессор, упершись кулаками в стол. — Сейчас вы познакомитесь с чудом двадцатого века — живыми машинами.

Подозрительный человек, спрятавшись за широкие плечи сидящего впереди зрителя, взвел затвор фотоаппарата, вмонтированного в левую глазницу очков.

— Негро! — крикнул профессор, обратившись к двери. — Выпускай!

Тяжелая портьера дрогнула, из-под нее неторопливо выползли две черепахи. Их панцири отражали потолочные люстры, словно были смазаны несохнущей краской.

— Господа! — говорил профессор, пока черепахи двигались к сцене и неуклюже поднимались по ступенькам. — Внутренность автоматов набита микросхемами, однако они ведут себя как живые существа. Они реагируют на свет. — Профессор Моус включил лампу под столом, и черепахи немедленно изменили направление движения. — Они испытывают чувство голода. Правда, пищей им служит не трава, а цинк с углем. Вместо воды — кислота.

Черепахи остановились в круге света. Первая подняла голову и пронзительно свистнула. Другая вторила тоном ниже и более лениво. Профессор поставил на пол две тарелки. Черепахи принялись неспешно есть и пить. Подозрительный человек все их эволюции запечатлевал на пленку. Наконец автоматы зажгли в глазах зеленые огоньки и попятились от тарелок.

— Представление закончено, — заявил профессор. — Благодарю за внимание. Если есть вопросы, прошу.

— А яйца от них бывают? — спросил пьяный голос.

— Еще нет. Однако в принципе это достижимо.

Больше вопросов не было.

Когда зал опустел, люстры погасли. Через некоторое время у задних кресел раздались осторожные шаги. На сцену поднялся давешний подозрительный человек. Он перевернул дремлющую черепаху на спину, проворно работая отверткой, снял нижнюю крышку. Послышались слабые щелчки потайного фотоаппарата.

— Весьма примитивная схема, — бормотал подозрительный человек. — Не более трех условных рефлексов. Ага, кажется здесь записан инстинкт голода…

Внезапно вспыхнул свет. Из-за перегородки выскочил профессор Стенли Моус и завопил:

— Кто здесь?! Стоять, не двигаться!

Подозрительный человек медленно встал и виновато улыбнулся:

— Дорогой профессор, зачем столько шума? Вы же знаете меня — я Барри Френч, магистр кибернетических наук…

— Не имею чести! — свирепо закричал профессор. — Негро, веревку!

Барри Френч попятился, вынимая из-под мышки пистолет:

— Назад, черная обезьяна!

Негр прыгнул. В тот же миг Барри выстрелил, наклонил ствол и выстрелил еще раз. С глухим стуком упали два тела.

«Дьявольщина, — думал Френч. — Две жизни за информацию. Надо сматываться…» Он выхватил из чрева черепахи несколько деталек и пошел к выходу, перешагивая через трупы. В это время голова профессора Моуса со скрипом повернулась и медленно откатилась в сторону.

— Что за чудеса?

Френч ощупал тощее тело профессора.

— Черт побери, это же кукла, робот! Вот так дела… Получается, что профессор Моус достиг сногсшибательных результатов, а конкурентов морочит примитивными черепахами. Ну-ка, ну-ка…

Не теряя времени, Френч принялся копаться во внутренностях робота, фотографировал, делал записи. Лицо его принимало все более довольное выражение. В заключение он подмигнул сам себе, завернул голову робота в газету и сунул под мышку. «Шеф будет доволен», — мелькнула мысль.

В этот момент кто-то навалился на него. Не успел Барри опомниться, как оказался скрученным по рукам и ногам. Он беспомощно лежал на полу, а верхом на нем устроился профессор Стенли Моус — настоящий.

— Ну? — сказал профессор, переводя дыхание. — Попался, который кусался? Я уж думал, что конкуренты так и не решатся подослать шпиона… Посмотрим, чего тут они накрутили.

Профессор снял с Барри черные очки, одним движением оторвал приклеенные усы. Затем извлек из кармана плоскогубцы, отвертку и подступился к уху промышленного шпиона.

— Ради бога, профессор! — взмолился тот. — Что вы делаете?

— Смотри-ка, — удивился профессор. — Даже боль ощущает. А я было подумал, что они далеко позади.

— Больно же! Честное слово, профессор, я живой человек!

— Даже лгать научили. — Профессор почесал затылок. — Прекрасно. Однако где же он открывается?

Он взял самые большие плоскогубцы и вцепился в нос магистра кибернетических наук.

Барри Френч заплакал:

— Умоляю вас, отпустите! Я ничего не утаю…

— Ах, бездельники, — сказал профессор Стенли Моус. — Послать на такое дело живого человека! Ладно, ладно, больше не буду. Вытрите нос и рассказывайте!

Перевел с татарского Спартак Ахметов

Юрий Леднев, Генрих Окуневич

ДЕНЬ РАДОСТИ НА ПЛАНЕТЕ ОЛЛ[2]

Вдоволь насосавшись материнского молока, девочка уснула, смешно раскинув маленькие ручки. Долгожданное чудо свершилось. Это был спасительный сон выздоровления.

Устало подавшись над кроваткой, мать — с виду сама еще ребенок — затаенно наблюдала, как у засыпавшей девочки чутко, все медленнее вздрагивали смыкавшиеся веки, как трепетно шевелились губы, сжимавшие соску, как ровное дыхание вздымало на груди сбившееся одеяльце.

Озорно улыбнувшись, молодая мать легонько потянула за колечко соски, в шутку пытаясь вытащить ее из крохотного ротика, но девочка быстро задвигала губами и, зачмокав, втянула соску обратно, выразив этим свой маленький протест. Женщина беззвучно засмеялась и, осторожно ступая по мягкому ворсистому ковру, отошла от кроватки к окну. Чуть раздвинув шторы, через образовавшуюся щель она выглянула на улицу.

Сверху, над матовыми вершинами горного хребта, сквозь пепельно-сизое небо, которое, казалось, провисло под тяжестью ядовитых испарений, едва обозначался, бледный диск восходящего солнца.

Внизу, под окнами, на площади, стояла угрюмо молчащая толпа. В черных, воронено поблескивающих защитных комбинезонах и в респираторах, эти люди напоминали хищных чудовищных птиц, поджидающих жертву. Увидев колыхание портьеры, толпа инстинктивно вскинула к окну руки.

Мать, нахмурившись, погрозила толпе кулаком и с ненавистью прошептала:

— Опять вы тут, идиоты несчастные! Все равно не будет по-вашему!

И тут до ее слуха с улицы донеслась нежная серебристая мелодия. Это была «Колыбельная» древнего Моцарта. Так звучит клаксон машины, которая возит Главу Сената. Именно он и подъехал сейчас ко Дворцу ребенка.

Мать видела, как машину обступила возбужденная гудящая толпа, как Глава, выйдя из машины, помахал над головой листком бумаги, что-то сказал, и толпа успокоилась. Глава вошел во Дворец, а скопище людей осталось на площади, в жадном ожидании уставившись на окно детской комнаты.

Женщина заволновалась. Так бывает у матерей в моменты, когда их детям грозит опасность. Встревоженная, стала вслушиваться в возбужденные голоса, которые с приходом Главы стали раздаваться в соседней приемной.

И от того, что она смогла расслышать, сердце матери забилось еще тревожнее. Приезд Главы Сената во Дворец ребенка не сулил ей ничего хорошего.

Как только Глава Сената вошел в приемную, его сразу же взяли в кольцо. Тут были дежурные врачи, члены «Общества спасения ребенка», работники радио и телевидения, представители прессы.

Сняв с лица респиратор и с удовольствием вдохнув очищенный кондиционерами воздух, приехавший хотел было сначала справиться о здоровье ребенка, но вокруг него сразу же забурлили страсти.

Перебивая один другого, каждый старался сказать свое, и поэтому что-либо понять тут было невозможно. Чтобы навести хоть какой-то порядок в поднятом гвалте, Главе долго пришлось держать руки над головой, требуя тишины.

— Не все сразу. Не все! Говори ты первым, Вилли.

— Это возмутительно! — начал, тряхнув седой головой, метр медицины. — Она полагает, что ребенок выздоровел и можно обойтись без нас… А если у девочки опять наступит критическое состояние? Что она будет делать без врачей?!

— Она слишком молода, а ребенок — надежда общества, и мы можем потерять его…

С профессиональной ловкостью оттеснив врачей, к Главе Сената пробилась группа телерепортеров:

— Она не позволяет вести передачи на большие уличные экраны! Народ хочет видеть ребенка каждый день! Это его право!

В углу приемной валялись разбитые телекамеры, лежал на боку сломанный пульт.

Две старые дамы с повязками и эмблемами «Общества спасения ребенка», перебивая друг друга, громко затараторили, захлебываясь от негодования: