Моя жизнь. Моя любовь - Айседора Дункан

Во время этой поездки по Америке я имела много радости от дружбы с талантливым художником Давидом Бисфам. Он посещал все мои спектакли, а я ходила на его лекции, и затем мы ужинали в моих комнатах в гостинице «Плацца» и он мне пел «По дороге в Манделей» или «Дании Дивер». Мы смеялись, обнимались и восторгались друг другом.

Эту главу следовало назвать «Апологией языческой любви». Теперь, когда я узнала, что любовь не только трагедия, но и времяпрепровождение, я отдалась ей с языческой наивностью. Люди, казалось, изголодались без красоты и любви, любви освежающей, любви без страха и последствий. Я бывала так прелестна после спектакля, в тунике и с волосами, украшенными розами. Почему не дать наслаждаться этой красотой? Прошли дни, когда со стаканом молока в руке я зачитывалась «Критикой чистого разума» Канта. Теперь мне казалось естественнее слушать за бокалом шампанского, как какой-нибудь обаятельный человек воздает хвалу моей красоте. Божественное языческое тело, страстные губы, обнимающие руки, нежный освежающий сон на плече любимого – все это были радости невинные и очаровательные. Многие, наверное, будут скандализированы, но я не понимаю, к чему, если ваше тело, предназначенное испытать определенную долю страдания от прорезывания зубов, выдергивания их и пломбирования, а каждый, несмотря на добродетель, подвержен болезням, вроде гриппа и т. п., может вам доставить наслаждение, отказываться от удовольствия, когда представляется случай их получить? Не следует ли дать несколько часов красивого отдыха человеку, целый день занятому умственной работой и часто мучимому тяжелыми жизненными проблемами и беспокойством, не следует ли обнять его прекрасными руками и успокоить его страдания? Надеюсь, что те, кому я дарила наслаждение, вспоминают его с той же радостью, как и я. В этих воспоминаниях невозможно их всех перечислить, невозможно описать в одной книге блаженные часы, проведенные мною в полях и лесах, безоблачное счастье, которое я испытала, слушая симфонии Моцарта или Бетховена, те дивные минуты, которые мне посвящали такие художники, как Исаи, Вальтер Руммель, Генер Скин и другие.

– Да, – часто восклицала я, – язычницей хочу я быть, язычницей!

Но, вероятно, никогда не шла дальше пуританского язычества или языческого пуританства.

Я никогда не забуду своего возвращения в Париж. Дети оставались в Версале с гувернанткой. Когда я открыла дверь, мальчик подбежал ко мне с ореолом из золотых кудрей вокруг прелестного лица. Уезжая, я оставила его в колыбели.

В 1908 году я купила в Нельи ателье Жервекса с залом для музыки в виде часовни и теперь туда переехала с детьми. Я работала в ателье целыми днями, а иногда и ночами со своим верным другом Генером Скином, выдающимся пианистом и неутомимым работником. Мы часто начинали работать утром и совершенно теряли представление о времени, так как дневной свет не проникал в мастерскую, увешанную моими голубыми занавесами и освещенную дуговыми лампами. Иногда я спрашивала: «Не голодны ли вы? Интересно, который час?» Мы смотрели на часы, и обнаруживалось, что уже четыре часа утра следующего дня! Мы так увлекались нашей работой, что приходили в состояние, называемое индусами «статикой экстаза». В саду был дом для детей, их няньки и гувернантки, и музыка им не мешала. Сад был на редкость красив, и весной, и летом мы танцевали с открытыми настежь дверями ателье. В этом ателье мы не только работали, но и развлекались. Лоэнгрин очень любил задавать обеды и балы, и часто обширная мастерская превращалась в тропический сад или испанский дворец, куда съезжались все художники и знаменитости Парижа. Однажды вечером Сесиль Сорель, Габриэль д’Аннунцио и я импровизировали пантомиму, во время которой д’Аннунцио проявил большой комедийный талант.

В течение многих лет у меня было предубеждение против д’Аннунцио и я отказывалась с ним встретиться, считая, что он дурно поступил с Дузе, которой я восторгалась. Однажды меня спросили, можно ли ко мне привести д’Аннунцио. «Нет, – ответила я, – не приводите, иначе я с ним буду очень груба». Но, несмотря на мои просьбы, д’Аннунцио был все же введен в мой дом.

Хотя я с ним никогда раньше не встречалась, но при виде этого человека, от которого исходили свет и магнетизм, я не могла удержаться от восклицания: «Добро пожаловать; вы мне очень нравитесь!»

Встретив меня в Париже в 1912 году, д’Аннунцио решил меня покорить. Это не было особой честью, так как д’Аннунцио ухаживал за всеми известными женщинами мира, увешивая себя покоренными сердцами, как индеец скальпами. Но я сопротивлялась, продолжая преклоняться перед Дузе. Я хотела быть единственной женщиной в мире, которая устояла бы перед ним. Это был порыв героизма.

Когда д’Аннунцио ухаживает за женщиной, он каждое утро посылает ей стихи с цветком, выражающим смысл написанного. Ежедневно в восемь часов утра я получала цветочек и все же крепко держалась! Однажды вечером (у меня тогда было ателье неподалеку от гостиницы Байрона) д’Аннунцио мне сказал с особым ударением:

– Я приду сегодня в полночь!

Целый день мы с другом готовили ателье к приему гостя, наполнили комнату белыми цветами: белыми лилиями и другими, которые приносят на похороны; зажгли множество свечей. Д’Аннунцио был поражен при виде ателье, которое все в свечах и цветах походило на готическую часовню. Он вошел, и мы его повели к дивану, заваленному подушками. Сперва я ему танцевала, осыпая его цветами и расставляя вокруг него горящие свечи, и беззвучно скользила под звуки «Похоронного марша» Шопена. Постепенно я стала тушить свечи одну за другой, кроме стоявших у его ног и изголовья. Он лежал точно загипнотизированный. Затем, продолжая неслышно двигаться в такт музыке, я потушила свет в его ногах, но, когда торжественно направилась к его изголовью, он страшным усилием воли поднялся с дивана и с громким криком ужаса выбежал из ателье. Мы с пианистом, обессилев от смеха, упали в объятия друг друга.

В другой раз я устояла перед д’Аннунцио в Версале. Это было приблизительно через два года. Я пригласила его обедать в Палас-отель, куда мы отправились в автомобиле.

– Не хотите ли сперва пройтись по лесу?

– О, конечно, это чудесная мысль.

Мы доехали на автомобиле до леса Марли и, оставив машину, пошли пешком. Д’Аннунцио был в восторженном настроении.

После короткой прогулки я предложила вернуться, говоря, что пора садиться за стол. Но найти автомобиль оказалось невозможным, и мы пошли пешком искать гостиницу Палас. Мы шли, шли и шли, но не могли найти выхода! Наконец д’Аннунцио расплакался как ребенок: «Я голоден, я хочу есть! У меня есть мозги, и они нуждаются в питании! Когда я голоден, я не могу ходить!»