Собрание сочинений. Т.26. Из сборников: «Поход», «Новый поход», «Истина шествует», «Смесь». Письма - Эмиль Золя

Автор «Человеческой комедии» столь же суров и по отношению к буржуазии. Если он создал Биротто и Горио, этих мучеников коммерческой честности и отцовской любви, то он же сотни раз показал узкий и ограниченный ум представителей этого класса, дал ясно понять, что сама по себе буржуазия не способна создать настоящие ценности. Все буржуа у Бальзака, за двумя-тремя исключениями, — эгоисты, честолюбцы, жадные животные, настойчиво, упрямо подстерегающие свою долю добычи. Читая Бальзака, попадаешь в темный мир спекулянтов, продажных судей, подозрительных мелких рантье, в мир, заживо гниющий без доступа свежего воздуха. И, конечно, не здесь надо искать свободный и живой дух нации. Было бы странно, если бы, описав подобным образом этот мир, Бальзак связал с ним все силы страны. Торгашеская французская буржуазия слишком уже заплыла жиром. Сам писатель утверждает это в каждой из своих книг, и этим опять же сам он свидетельствует против своих же клиентов.

Итак, сатира на аристократию и буржуазию, картина происходившей в его время схватки из-за добычи, исполненный драматизма показ жизни общества, находящегося между прошлым, навсегда закрытым для него, и только еще приоткрывающимся будущим, — вот что такое «Человеческая комедия». Но в глубине ее, мне кажется, можно разглядеть Республику во славе. Республика неизбежна — это вытекает из всего произведения Бальзака; она — результат позорного состояния аристократии и бессилия буржуазии; когда пытаешься понять, с каким же классом Бальзак связывает животворные силы страны, то убеждаешься, что он находит их у великого отсутствующего, у народа. Нигде больше он и не мог их найти. Бальзак обладал слишком большим умом и слишком жадным стремлением к истине, чтобы не исхлестать подлецов и ничтожеств. Несмотря на свой роялизм и католицизм, он так изобразил дворян и буржуа, что убил их своей насмешкой и негодованием. Он опустошил все вокруг себя. Творчество Бальзака напоминает большую дорогу, усыпанную обломками, которая ведет к народу, ведет прямо к нему, опрокидывая троны и алтари, пробивая себе широкий путь через очищенное от скверны общество к иному миру, где можно наконец дышать полной грудью.

Революция не только сделала Бальзака бессознательным демократом, она сделала его также провидцем, пророком будущего. В свое время Бальзака упрекали в том, что он слишком чернит своих героев, перегружает свои романы постыдными делами и преступлениями. Он-де пачкает все, к чему прикасается, твердили его противники, его чудовища ему пригрезились, ни одно общество никогда не состояло из подобных хищников. Это не комедия действительности, это сатира, некое видение зла, кошмар необузданной больной фантазии.

Но не прошло и двадцати лет, как Вторая империя воплотила в жизнь всех чудовищ Бальзака. Действительность превзошла воображение Ювенала современности. Все постыдное, что он выдумал, теперь широко выставлено напоказ. Эти попорченные существа, эти подлецы, чьи пороки Бальзак, со свойственной ему страстью к гиперболе, казалось, безмерно преувеличил, — разве не встречаем мы их теперь в жизни, но только еще более наглыми и бесстыдными? Отбросы человечества теперь называются людьми, невозможное сделалось реальностью. Тем же, кто кричал сатирику: «Нет, таких подлецов не часто встретишь и не часто сталкиваешься с такими преступлениями; у вас превратное представление о жизни, а темперамент влечет вас к ужасному», — история последних двадцати лет ответила: «Да, такие подлецы существуют и такие преступления совершаются. Бальзак был ясновидец, он угадал бешеную погоню за добычей, охватившую страну после государственного переворота!»

Надо ли продолжать? Всем ясно, что я хочу сказать. Вожделения в наше время не знают никакого предела. Все с животным ожесточением бросились в погоню за наслаждением, им нужно наслаждение немедленное, грубое и острое, граничащее с буйным помешательством. Огромные состояния, к которым так снисходительно относился Бальзак, на наших глазах скандально разрастаются и удесятеряются. Бальзака упрекали в том, что он нагромоздил слишком много миллионов, считали, что его герои слишком много наживают. Это казалось потому, что герои Бальзака принадлежат нашей эпохе. Теперь они, пожалуй, были бы даже незаметны с их украденными двумя-тремя миллионами. В паши дни миллионы прикарманивают дюжинами. Надо же как-то жить, а жить — значит безудержно удовлетворять все свои желания. Теперь на каждом перекрестке встречаешь Нусингена, имя подобным хищникам — легион; они живут Империей и поддерживают ее. Грезя о колоссальных состояниях, лихорадочно пересыпая груды золота, Бальзак предугадал финансовые авантюры нашего времени. И, конечно, если бы он был жив и присутствовал при этом разграблении общественного богатства, если бы он видел эти состояния, возникающие за одну ночь, как некая позорная болезнь, и унесенные назавтра безумной роскошью, если бы он все это знал, он написал бы: «Наступило царство моих подлецов, но они еще отвратительнее и прожорливее, чем я говорил».

А разве не знаете вы авантюристов от политики, всех этих де Марсе, Растиньяков, Ла Пальферинов и им подобных, этих прогнивших дворян, ничтожеств в белоснежных перчатках, изнеженных, как женщины, разодетых и развратных, как маркизы времен Регентства? Разве вы не замечали в глубине карет бледные лица этих потрепанных прожигателей жизни, грудь которых обычно увешана орденами? Они по двадцать раз перепродавали своих любовниц, вытянув из них все деньги и получив от них все удовольствия; когда же ловким пируэтом они бросились в политику, то и с Францией стали обращаться, как с девкой, как с одной из тех женщин, которые оплачивали их долги. Наши отцы знали немало крепких слов, и жаль, что я не могу бросить их в лицо этим женоподобным мужчинам, выросшим под прикрытием юбок знатных дам, этим щеголям, страшным своей ласковой вежливостью.

Не правда ли, Бальзак описал их всех заранее, еще двадцать лет тому назад? Они любят искусство; они очень милы, никто не знает, откуда они появились, но всем ясно, что они стремятся лишь к наслаждению; если им не мешать — они приятные собутыльники, но если кто-нибудь встанет у них на пути — они его уничтожат. Как я уже говорил, в политике они ведут себя, как в любви. Они продают и покупают. Иногда они пускают в ход кулаки, зная, что некоторым женщинам нравится, когда их бьют. Кроме того, они рассчитывают на свое кошачье обаяние, которое уже принесло им столько богатств. Вот почему они решили соблазнить Францию. Они думают даже, что соблазнили ее и держат теперь в своей власти, как бедную обманутую девушку. Однако эти люди не удивились бы, если бы их вышвырнули вон пинками. Это показалось бы им даже вполне нормальным. Ведь Ла Пальферин прошел через все стадии постыдного унижения, а де Марсе и Растиньяк всегда готовы получить пощечину.

Я не собирался писать очерк о «Человеческой комедии», а хотел только поделиться мыслями, возникшими у меня при чтении этой поразительной драмы.

Нельзя допустить, чтобы реакция, сторонники прошлого присваивали себе наших великих людей и использовали их в своих целях. Нередко мне приходилось слышать имя Бальзака в устах приверженцев старых порядков; среди же людей, настроенных демократически, к Бальзаку часто относятся настороженно, замалчивают его. Ну так вот, я глубоко убежден, что мы должны говорить о Бальзаке во весь голос, видеть в нем нашего союзника. Чтобы в этом убедиться, достаточно прочитать его произведения и точно передать впечатление, ими производимое. Не нужно следовать букве, надо понять дух его творений. Не столь уж важно, что романист избрал своим общественным и религиозным идеалом монархию, поддерживаемую католицизмом! Где-то он заявил, что монархия в его глазах — «это разработанная система подавления извращенных склонностей человека, и поэтому она — наиболее прочная основа общественного порядка». Таким образом, с точки зрения Бальзака, монархия — всего лишь разновидность полиции для человечества. К тому же писатель противоречит себе на каждой странице и постоянно выступает против своих же убеждений.[52] Можно сказать, что его взгляды в социальных и религиозных вопросах — это своего рода литературные правила вроде пресловутого закона трех единств в трагедии; вероятно, он верил, что это поможет ему навести порядок в мире, созданном его воображением. Ну что же, посетуем, что такой огромный ум не сражался открыто за свободу; но признаем, что помимо своего желания он много сделал для нее и что его творчество, теперь уже явно для всех демократическое, является одним из ярчайших доказательств могущества революционных идей.

Вот где истина. Еще никто не создавал более грозной картины догнивающего старого общества; обнажив его язвы, Бальзак тем самым потребовал его обновления и воззвал к народу. И я не думаю, чтобы какой-нибудь человек, описывая Империю, смог найти столь правдивые и чудовищные образы, какие изобрел в своем предвидении Бальзак; мы, видевшие Империю, можно сказать, осязавшие ее, вряд ли сможем в своих книгах сравниться с Бальзаком, достичь той ужасной правды, которую он мог лишь предугадать.