Рядом с нами - Семен Нариньяни

Последний день я провел на химическом комбинате вместе с секретарем райкома. Мы побывали в цехах, общежитиях, и вот, когда под вечер мы шли уже к вокзалу, секретарь сказал:

— Не быть Рыбасову больше комсоргом. Прокатят его ребята с шумом на отчетном собрании.

— За что? Парень он как будто смирный, не пьет, не курит.

— Что?

— Не пьет, — повторил я и стал диктовать по буквам: — Николай, Елена, Павел, мягкий знак…

— Вот именно, мягкий. Разве это комсорг? Так, ни Рыбасов, ни Мясов, — сказал секретарь, пытаясь скрыть за шуткой свое смущение.

1948 г.

НАСЛЕДНЫЙ ПРИНЦ

Когда Клеопатра Яковлевна, схватив синий зонт, в сильно взвинченном состоянии выскакивала из квартиры на улицу, все дворовые мальчишки уже знали, что сын Клеопатры Яковлевны Павлик снова серьезно проштрафился. Однако синий зонт предназначался не для проказника; Клеопатра Яковлевна — мальчишки звали ее проще: Кляпа Тряповна — влетала ураганом в школу и обрушивалась не на своего сына, а на директора. Мама не спрашивала, за что ее Пашенька оставлен в классе после уроков: за разбитое окно или за плохо написанный диктант. Мамин визит преследовал другую, менее благородную цель — уберечь во что бы то ни стало своего Пашеньку от заслуженного наказания.

Павлик Кислицын рос, мужал. Он давно уже перестал бегать в коротеньких штанишках, а мамин зонтик по-прежнему парил над его головой в виде доброго ангела-хранителя. На днях и мы имели счастье познакомиться с этим самым ангелом. Произошел этот случай при нижеследующих обстоятельствах.

Павел Кислицын окончил в этом году Институт связи. Как и всех прочих выпускников, его вызвали в министерство, чтобы поговорить о предстоящей работе. Но Павел на вызов не явился.

— Я не поеду работать в глухомань, — сказал он товарищам.

— То есть как "не поеду", а приказ?

— Приказ страшен для вас, а с моими родичами министр вряд ли захочет ссориться.

Комсомольцев возмутил такой разговор, и они написали письмо в газету. Прежде чем напечатать это письмо, мы решили побеседовать с молодым инженером и попросили его зайти в редакцию. Но вместо инженера к нам явилась его мать.

— Слышали, — сказала она, — что придумали в этом министерстве? Пашеньку отправляют куда-то на Урал. И кем? Простым телеграфистом.

— Не телеграфистом, а старшим инженером.

— Господи, какая разница! Они не имели никакого права.

— Ну, если говорить о формальном праве, то оно как раз на стороне министерства. Вашего сына пять лет учили в институте. Все это время государство помогало ему приобрести высшее образование, а теперь пора и вашему сыну помочь государству.

— Но почему не Москва, а Урал?

— Потому что Урал, как и Москва, является частью нашего государства.

— Пусть посылают туда кого угодно, только не Пашеньку.

— Почему?

— Как это "почему"? — удивилась Клеопатра Яковлевна. — Да хотя бы потому, что он сын Ивана Михайловича Кислицына. Вас, может быть, не осведомили об этом? Иван Михайлович — заслуженный деятель науки, лауреат. А они хотят отправить его единственного сына. И куда? В провинцию!

— Что же здесь странного? А разве сам Иван Михайлович начинал свою научную деятельность не в провинции?

— Как можно сравнивать! — всполошилась Клеопатра Яковлевна. — Иван Михайлович вышел из крестьянского сословия. Он был сыном простого казака.

— Сыну, значит, было можно, а внуку простого казака уже нельзя?

— У Пашеньки другое воспитание. Он вырос не в крестьянской семье, а в интеллигентной. Мальчик привык к сервису. У него всегда была отдельная комната, книги.

— Все это будет у него и на Урале.

— Как все? А машина у него будет?

— Не уверен.

— Вот видите, а в Москве Пашенька пользуется отцовской «Победой», как своей собственной.

— Но не может же ваш сын ездить всю жизнь на чужой машине?

— Вы правы. Мальчик должен иметь уже свою личную автомашину. Но вы не беспокойтесь: как только у нас будет возможность, Иван Михайлович купит ему такую.

Кляпа Тряповна могла выбить из равновесия кого угодно. Однако сердиться на нее не имело никакого смысла. Безрассудная любовь к сыну сделала эту женщину и смешной и нелепой. Меня больше занимал великовозрастный Пашенька, и я решил выяснить в разговоре с Клеопатрой Яковлевной, до каких пор этот молодой, здоровый парень намеревается жить под крылышком своих родителей в незавидной роли приживалки.

— Я воспитывала Пашеньку, — сказала Клеопатра Яковлевна, — по английской методе.

— А именно?

— До тридцати пяти лет молодой человек должен жить в свое удовольствие, а после он может подумать и о научной карьере.

— Вы уверены в том. что каждый англичанин имеет возможность бездельничать до тридцатипятилетнего возраста?

— Зачем же выражаться так грубо? Это совсем не безделье. Они играют в теннис, коллекционируют почтовые марки, совершенствуются в изучении иностранных языков. Лорд Маунбетен очень красиво рассказал про это в своем жизнеописании.

— Но ведь ваш сын не лорд, а комсомолец. Он внук простого русского крестьянина. Его отец всю жизнь провел в неустанном труде. И разве не трудом своим Иван Михайлович добился и высокого положения в науке и уважения своих сограждан?

— Ну и что же, что комсомолец? Пашенька ничего плохого не делает. Он только хочет пожить эти несколько лет в свое удовольствие.

— Настоящий комсомолец должен думать не только о своих удовольствиях, но и о своих обязанностях.

— Вы думаете, его могут исключить?

— Даже наверное.

— Но это же огорчит Пашеньку!

Клеопатра Яковлевна как-то растерянно огляделась вокруг, всхлипнула и, схватив свой зонт, стремительно выскочила из комнаты. Но стул в нашей комнате пустовал недолго. Часа через два она вновь появилась в редакции, по уже не одна, а в сопровождении полковника. Это был бравый, плотный мужчина со звездой Героя на кителе. Я принял его было сначала за отца Павла Кислицына, по это был не отец, а дядя.

— Ты, Клепочка, посиди пока в коридоре, — сказал полковник, — а мы с товарищем поговорим один на один.

Клеопатра Яковлевна попробовала было возразить, но бравый полковник окинул ее таким многозначительным взглядом, что Кляпа Тряповна беззвучно вышла из комнаты.

— Не знаю, как вы, — сказал полковник, — а я не могу находиться в обществе своей родной сестрицы больше пяти минут. На шестой я уже взрываюсь, начинаю шуметь и говорю только дерзости и глупости Не понимаю я Ивана Михайловича, как он умудряется ладить с этой женщиной.

— Жена — вот и ладит.

— Вы думаете, он внимательный супруг? Ничего подобного. Клепа прибежала от вас в пене и сразу устроила ему истерику. А он посмотрел, посвистел, повернулся на каблуках на сто восемьдесят градусов и ушел к себе в кабинет работать. Ну, зачем я притащился к вам в редакцию? Нашкодил-то его сын, а не мой. Ленив Иван Михайлович до семейных дел, вот где беда! Не был бы ленивым, он при своих связях давно бы Пашку в Москве пристроил. Ему только подойти к телефону да позвонить в министерство — и парню сразу бы сделали привилегию.

— А не кажется ли вам, что Иван Михайлович сознательно не хочет просить о такой привилегии?

— Как это "не хочет"? Сын у него не без способностей. Послушали бы вы, как он лопочет с девчонками по-французски: "Лямур…", "Тужур…".

— Простите, но я не разделяю ваших восторгов. Способности, по-моему, хороши тогда, когда они тратятся не на пустопорожнюю болтовню с девчонками, а отдаются человеком на благо своей Родины.

— Вы меня не агитируйте! — неожиданно загремел басом полковник. — Пашка хоть не большой подарок семье, а он мне все же родной племянник. Я сам позвоню министру. Пусть только посмеет отказать! Я всю войну воевал. У меня, дорогой товарищ, заслуги!

— У вас — да. А у вашего племянника пока никаких заслуг перед народом не имеется,

— Это ничего не значит.

— Ой, не скажите! Неужели вы воевали за то, чтобы сын вашей сестры был похож по образу своей жизни на наследника лорда Маунбетена?

— Как, она и вам про лорда сказала?! — снова загремел полковник. — Ну что вы с ней поделаете! Нет, как хотите, а она все-таки неисправимая, Клепа.

— А ваш племянник под ее попечительством ведет постыдную жизнь. Он катается на папиной «Победе», бравирует дядиными заслугами, как своими собственными.

— Вы думаете, я не говорил ей про это? Сто раз, не меньше. Предупреждал по-хорошему: "Не порть парнишку, не расти из него барчука". Но разве моя сестрица понимает по-хорошему?

Полковник в сердцах резко взмахнул рукой и опрокинул чернильницу. Он смутился, извинился и сказал:

— По-моему, Пашке лучше всего уехать из Москвы. Пусть поучится жить самостоятельно. Походит парень в упряжке, узнает, почем пуд соли, — и дурь с него как рукой снимет.