Коллективная вина. Как жили немцы после войны? - Карл Густав Юнг

Когда речь идет о личной судьбе в условиях катастрофы, право каждого человека на собственное решение нельзя передать правительству, особенно если это правительство хочет надеть на весь народ военные путы.

Тотальная милитаризация народа опустошает его душу. Человек, как таковой, хочет знать свою судьбу и смотреть ей открыто в глаза.

Внутреннего чрезвычайного положения, которое потребовало бы законов, ликвидирующих основные права, в Федеративной Республике не может быть. У народа, у какой-либо партии нет оружия. Нет частных армий, государства в государстве, как это было создано национал-социалистами. Полиция, пока она едина с правительством, в состоянии справиться с любым проявлением насилия со стороны населения. Если же единства нет, в этом повинно само правительство.

Внутреннее чрезвычайное положение существует только в воображении тех, кто либо хочет использовать его для учреждения абсолютной власти, для отмены права на забастовки в интересах предпринимателей, либо испытывает страх перед борьбой, которая необходима для того, чтобы в условиях постоянной неопределенности отстоять свободу вопреки мерам неразумного, не уважающего основные права и законность правительства. Такое правительство прибегает к насилию, чего народ не может терпеть. Поэтому народ должен иметь средства, чтобы защищаться, средства, при помощи которых можно без применения оружия противостоять насилию.

Народ должен иметь право на политические забастовки свое время капповский путч был подавлен с помощью политической забастовки, армия вначале стояла в стороне, затем часть ее поддержала путч (стреляла в немцев), а часть отказалась подчиниться законному правительству («немцы не стреляют в немцев»).

Поскольку Основной закон крайне ограничивает непосредственное участие народа в принятии политических решений и контроле, народ должен иметь возможность воспользоваться оставшимися у него правами, прежде всего правом на забастовку, в котором ему конституция не отказывает.

Знаменательно в этом отношении дело Шлютера в Гёттингене. Партии не могли договориться о кандидате на пост министра культов. Последний должен был быть членом партии. Но поскольку среди таковых не нашлось деятеля подходящего уровня, партии поступили не очень умно, остановившись на Шлютере, который был лишен права занимать пост руководителя школ и университетов. Случай был беспрецедентный. В Гёттингене забастовали студенты, заявили протест профессора, обычно не склонные к таким действиям. Они не могли допустить, чтобы ими руководил подобный министр. Партии были возмущены. Это незаконно, заявили они. Правительство избрано народом и представляет народ. Только оно может по поручению народа назначать министров. Против этого не может быть юридически обоснованных возражений. А профессора позволили себе выступить с такими возражениями, и их следует категорически отвергнуть.

Однако вскоре после того, как выяснилось, что министр совершенно неспособен руководить университетом, гёттингенцев поддержала вся образованная Германия. Правительственные партии вынуждены были снять своего министра. Затем они назначили на этот пост нового члена партии, который был превосходным человеком, но совершенно не был знаком с проблемами университета и не обладал достаточно широким кругозором. Во всяком случае, он сам быстро подал в отставку.

Народ должен сохранить свободу в изъявлении своей воли и своего протеста в прямых акциях. Чрезвычайные законы отнимают у народа оставшееся у него законное право сопротивления – право, которое потом станет уже незаконным. Чрезвычайные законы – орудие порабощения. Вместо чрезвычайных законов нам следовало бы совершенствовать законные средства, с помощью которых народ мог бы в течение четырех лет активно действовать, чтобы ослабить нынешнее чрезвычайное положение, граничащее фактически с отсутствием правительства.

Чрезвычайные законы обеспечивают безопасность не народу, а правящим кругам. Предусмотрительно составленные законы об объявлении внутреннего чрезвычайного положения и о мерах по борьбе с ним в действительности создают гарантии для олигархии партий, их правительственной власти и интересов, даже если последние корыстны и лишены здравого смысла.

Если правительство на основании чрезвычайных законов применит силу против безоружных масс, оказывающих лишь пассивное сопротивление, то насилие по отношению к правительству будет оправдано если не с юридической, то с морально-политической точки зрения. Когда наступит внутреннее чрезвычайное положение, как кое-кто называет волнения и забастовки, правительство должно спросить себя: что оно сделало неправильно? Акты насилия можно без труда прекращать и наказывать полицейскими мерами до тех пор, пока не образовалась армия из народа. Забастовки, массовые демонстрации, речи и статьи, выражения возмущения являются законными средствами, когда злоупотребление властью или отказ в минимуме возможной справедливости влекут за собой обстоятельства, которые народ не может ликвидировать только посредством соответствующего голосования на выборах в бундестаг.

Говорят о возможном злоупотреблении якобы объективно хорошими чрезвычайными законами. Господствующие силы могли бы вызвать и объявить чрезвычайное положение, чтобы ввести в государстве новый порядок, ликвидирующий основные права, а тем самым и Основной закон. Конечно, предсказать, как это все произойдет, невозможно, однако полагают, что можно принять меры против такого злоупотребления. Между тем нет никакой возможности предотвратить злоупотребление чрезвычайными законами, ибо в принципе они исключают всякий контроль. Ведь в самих этих законах за всякими ограничениями и оговорками в конце концов проступает наружу принцип тотального нажима. Без него невозможны диктаторские полномочия.

Как показывает опыт, немецкий народ всегда проявляет терпение, когда правительство делает что-то в законных формах, даже если эти законные формы ликвидируют саму законность (лучшим примером является закон 1933 г. о чрезвычайных полномочиях), пока до него не доходит смысл происходящего. При злоупотреблении чрезвычайными законами на первых порах вряд ли следует ожидать сопротивления. Террор предоставляемых ими полномочий чрезвычаен.

Злоупотреблений же следует ожидать наверняка, если у власти будут находиться политические деятели, которые в морально-политическом отношении не являются надежными свободными демократами, как ныне, к сожалению, многие. Опасность станет особенно большой, если к власти придут политики, которые не считают правдивость необходимой, легко относятся к нарушениям законности, принимают всякие интриги за политику, вероломны и не заслуживают поэтому никакого доверия. Надо считаться с возможностью того, что такие политики действительно окажутся на ключевых постах, если будут введены в действие чрезвычайные законы. В этом случае народ смирится и не станет больше сопротивляться. Когда применяется насилие, страх не позволяет индивидууму напрасно обрекать себя на самоубийство. Каждый делает свое дело или молчит. Мы пережили это в 1933 году. И когда наступает такой момент, то оказывается, что уже поздно что-либо предпринять.

История нашего недавнего прошлого учит, что злоупотребления не только возможны, но и вероятны. Если такие люди, как Штраус, Аденауэр, Хопф, в скандале с журналом «Шпигель» были в состоянии вызвать панику среди чиновников, следивших за этим скандалом, создав впечатление, будто само государство находится в опасности, если даже министр юстиции не был посвящен в дела, «несколько выходившие за рамки законности», то не-вольно возникает вопрос: разве эти люди не могли бы тогда, при наличии соответствующего закона, объявить чрезвычайное