Святые Спиркреста - Аврора Рид

Кавинским. Молодой король, и более того — русский. Если Яков знает, что я здесь, его отец тоже может знать. Его отец и мой отец — две стороны одной медали: два могущественных, мрачных человека, один из которых встал на сторону закона и общества, а другой — на сторону преступности и коррупции. Но мир ультрабогатых в России невелик.

Сейчас я здесь, и возвращаться назад уже поздно.

Но я еще не совершила ничего безрассудного. Я не сделала ничего, что могло бы вызвать гнев отца. Все, что я сделала, — это усложнила себе задачу, оставаясь идеальной, послушной дочерью. Но именно такой я и должна оставаться, пока нахожусь здесь. Какой у меня есть выбор?

— Эй, ты в порядке?

Нежная рука внезапно сжимает мою руку, и я поворачиваюсь, медленно моргая. Захара стоит рядом со мной и хмурится от беспокойства. Я улыбаюсь.

— Да, мне жаль, я была глубоко в своих мыслях. — Я качаю головой. — Это было так грубо с моей стороны, и я не расслышала, что ты сказала. Мне жаль, Захара.

— О, не извиняйся. Честно говоря, я просто разглагольствовала. — Она сжимает мою руку. — Ты уверена, что с тобой все в порядке, Теодора? Ты выглядишь бледной и немного дрожишь.

— Мне просто холодно, — говорю я, отодвигаясь от нее. — Я в полном порядке, обещаю. Мне всегда холодно.

Я оглядываюсь по сторонам, отчаянно пытаясь найти выход из разговора, отвлечься. Мой взгляд падает на небольшую стопку книг на роскошном столе, тисненые названия сверкают в прохладном дневном свете.

— О! Твой экземпляр "Питера Пэна" прекрасен.

Захара смеется и подходит к столу, чтобы взять его. — Это не моя. Это Зака.

— Я думала, он ненавидит детские книги.

— Да. Но он одержим этой. — Она протягивает мне книгу. — Ты бы видела его примечания. Они похожи на каракули сумасшедшего.

Я беру книгу и поворачиваю ее в руках.

Это первое издание в оливково-зеленом тканевом переплете с позолоченными иллюстрированными рамками вокруг названия. Страницы мягкие от времени, пока я листаю их, а тщательно прорисованные иллюстрации Бедфорда оживляют историю с помощью множества деталей.

Если бы у меня было первое издание "Питера Пэна", я бы никогда не осмелилась написать на внутренней стороне обложки даже свое имя. Книга слишком красива, и ей уже более ста лет, слишком стара, чтобы ее мог испортить мой почерк. А вот Закари, похоже, не испытывал подобных угрызений совести. Его сестра не ошиблась, когда назвала его примечания каракулями сумасшедшего, хотя, возможно, это отчасти объясняется косым, размашистым почерком Закари.

Пролистывая страницы, я нахожу места, где его примечания наиболее плотные. Его заметки намекают на довольно мрачную интерпретацию причудливой истории: кажется, он зациклился на Неверленде, тени Питера Пэна и, более всего, на Джеймсе Крюке.

Пятая глава, в которой впервые на странице появляется Крюк, так сильно аннотирована, что его слова покрывают все поля, а некоторые заметки даже плотно втиснуты между строк. Мой взгляд скользит по подчеркнутым частям: Он был трупным и черноволосым; его красивое лицо; голубые глаза и глубокая меланхолия; он был известным рассказчиком; изящество его дикции; человек неукротимого мужества.

Заметки Зака гласят: Смуглый, красивый, печальный, храбрый и хорошо говорящий. Злодей — но меланхоличный злодей. Сложный персонаж, а не просто пират. Ему чего-то не хватает, какой-то части себя — его рука — метафора? Не хватает прежней жизни/реального мира?

Внизу страницы он написал мелкими буквами: "Видит ли она в нем меня?" Это вычеркнуто и заменено на "Видит ли она в нем себя?"

Я вдруг вспомнила Закари на вечеринке в честь Хэллоуина на деревьях, пьяного и одетого как Крюк. В ту ночь он назвал меня "ангелом" и был достаточно пьян, чтобы вести себя немного безрассудно. Он сказал мне, что переоделся в Крюка, чтобы развлечь меня.

Я сказала ему, что когда-то была влюблена в Крюка.

Смех вырывается из моей груди, как птица из клетки, пугая меня не меньше, чем Захара.

— Ты права, — отвечаю я на ее вопросительный взгляд. — Поистине, это каракули сумасшедшего.

Глава 33

Бесстрашные мечты

Теодора

Через день я знакомлюсь с родителями Закари, а на следующий день мы все вместе ужинаем.

К этому моменту все нервы и тревоги, которые я могла испытывать по поводу пребывания в поместье Блэквудов на праздники, исчезли. За два дня до Рождества в доме собралось множество гостей: дальние родственники, близкие друзья семьи и даже несколько человек, которых я знаю через маму.

Среди гостей легко смешаться, и никто, кажется, не находит особенно странным мое присутствие, что избавляет меня от беспокойства.

Ужин с Блэквудами — познавательный и странный опыт. Мы сидим за длинным столом в столовой, подходящей для аристократов: полированный пол, бархатные кресла с высокими спинками, старинные люстры и канделябры с настоящими свечами, столовое серебро и тканевые салфетки, вышитые гербом Блэквудов.

Я сижу в конце стола, ближе всего к семье Блэквуд. Слева от меня сидит Захара, справа — его мать, леди Блэквуд, а во главе стола, лицом к нам, — его отец, лорд Блэквуд.

Закари и Захара выглядят как идеальная смесь своих родителей: у них голубые глаза матери и длинные, завитые ресницы, точеные, изящные кости отца — выдающиеся скулы, гордый подбородок, аквилонский нос. Родители Блэквудов, как и их дети, очень артикулированы, любознательны, серьезны и склонны к сарказму.

— Для меня большая честь познакомиться с вами, дорогая, — говорит мне леди Блэквуд, когда Зак представляет меня ей. — Ваше имя здесь произносят с благоговением — вы стали в этом доме не менее мифической фигурой.

На ней платье насыщенного пурпурного оттенка, на руках золотые браслеты, а вьющиеся волосы, черные с серебристыми прожилками, повязаны шарфом из охристого шелка. Ее стиль не может быть более непохожим на стиль моей матери: Леди Блэквуд почти не красится, а если и красилась, то очень тонко. Вокруг глаз есть морщинки, но в остальном ее лицо гладкое и отполированное, как у Закари.

Даже ее улыбка — смесь теплоты и высокомерия — в точности такая же, как у него.

— Она имела в виду мифическую фигуру, вроде Святого Георгия, победившего дракона, — говорит мне Закари, бросая взгляд на мать. — А ты — святая, владеющая мечом, а я — убитое чудовище.

— Я совсем не это имела в виду, — говорит его мать, приподняв бровь.

— Конечно, так это звучало из года в год. Ты наконец-то победил Теодору Дорохову? Сбросил ее с вершины списка результатов? Вернули ее голову, чтобы она красовалась на вершине наших валов?

— Всем нужно к чему-то