Польская фэнтези (сборник) - Анджей Сапковский

Ложь. Зыбкая надежда, минутное забвение, трепет блаженства... Мы дарим это себе, но всякий раз вынуждены возвращаться в реальный мир, как и ты скоро вернешься из наркотического сна.

Как давно это было, кот? Сколько лет я ласкаю тебя, как это делала она, и ничего больше сделать не в силах. Тридцать лет? Тридцать четыре? Ты молодец, кот. Ты подарил нам несколько дополнительных лет. Больше, чем мы могли ожидать...

Отчаяние, безумие и наказание. Все случилось сразу.

До инициации Мараены осталось всего две недели. Они виделись редко, потому что все ее время уходило на долгие молитвы, ночные бдения в храме и подготовку одежды. Вокруг девушки копошилась масса людей — женщины из родственников, священники, подруги. Почти невозможно было сбежать на свидание.

Каззиз терпеливо приходил в центральный район, чуть ли не ежедневно прогуливался по огромной площади между изваяний богов и жрецов, делая вид, будто совершает обряд покаяния.

Почти всю прошлую ночь он проплакал.

Религия была основой их общества. Свитки, обнаруженные в развалинах последнего храма старой религии на острове Филе[133], содержали описание картины мира и управляющих им законов. Последние египетские жрецы, спятившие пророки, свидетели гибели своей тысячелетней цивилизации, попытались понять, что творится вокруг. Их мир уходил в небытие, а ведь казался таким неуничтожимым, вечным. Храмы их веры и гробницы давних царей были древностью уже во времена греков и римлян — народов, которых история сама называет древними. Поколения за поколениями темнокожих жрецов были свидетелями ритмов возрождающихся миров, могущества и падения владык, побед фараонов и нашествий чужеземных армий, урожайных лет и годов голода. А храмы из песчаника, устремленные в небо пирамиды, древнейшие мифы и Река существовали незыблемо. Но вот пришли новые варвары со своей странной религией, которая овладела Империей и смела старых богов. Один за другим падали святилища, приверженцы отворачивались от своих покровителей, а жрецов изгоняли или убивали. Последний храм Исиды выжил на острове Филе. Там два вдохновенных безымянных жреца написали Свитки — охватив единой мыслью истины угасающей религии и предсказав явление пророка, который вернет вере давнюю силу. Они укрыли Свитки в подземном склепе, а сами, вероятно, погибли от рук христианских фанатиков-монахов. Свитки сохранились. Прошло две тысячи лет, прежде чем их отыскал пророк, новое воплощение Тота Трисмегиста[134]. Он обновил обряды и начал проповедовать слово Богов, записанное в Свитках.

Приверженцы пророка пережили преследования времен Внутренних Солярных войн, культ не погиб в века Виртуальных Миров, Святыни использовали Десятилетие Исхода. Полвека назад священникам удалось приобрести права на колонизацию Регелиса. Люди Свитков строили города и на многих других планетах, заселенных людьми и Чужими.

Религия, традиции и обычаи придавали людям силу, помогали понять мир, укрепляли чувство общности и безопасности. Он создали Каззиза таким, каким он был. Он понимал это. Знал, что подчинится законам сам и Мараена поступит так же. Понимание этого отнимало у него сон и аппетит, не позволяло сосредоточиться на работе, приводило к тому, что в контактах с родными он сделался ворчуном, даже брюзгой.

Однако наконец он все же увидел Мараену, хотя уже совсем было потерял надежду. После нескольких дней разлуки, долгих часов одиноких прогулок, попыток разглядеть знакомую фигурку, оборачиваясь на каждый женский голос, он наконец увидел ее.

Она медленно шла к нему, оранжевая туника, которую девушки должны были носить перед инициацией, играла на ее теле в ритме шагов. Черные прямые волосы падали на щеки, длинные ресницы заслоняли глаза, мягкой дугой изгибались тонкие выщипанные брови. Веки были накрашены голубым, а губы — светло-красным, почти оранжевым. Эти яркие пятна резко контрастировали с ее темными волосами и черными глазами.

Когда Мараена подошла ближе, Каззиз увидел, что она плачет.

«Сейчас она размажет макияж, — подумал он. — Сейчас сбегутся люди, начнут выспрашивать, почему она плачет, если на ее лицо нанесены краски радости. О Боги, почему она плачет?!»

Она остановилась в двух шагах от него и молча, сжав губы, вглядывалась в его лицо, словно хотела запомнить каждую черточку.

— Что случилось, малышка? — спокойно спросил он.

— Берой умер. Утром. Отец уже мумифицировал его и захоронил в пустыне. Нет больше Бероя.

— Он был уже старый и болел. — Каззиз сделал шаг к Мараене. Он понимал, что произносит ужасные, бессмысленные слова, которыми обычно пытаются утешить людей, впавших в отчаяние после смерти близких. — Он страдал. Теперь ему уже не больно.

— Его нет, — прошептала она так, словно вообще не слышала слов Каззиза. — Нет Бероя.

— Кошки живут короче, чем мы.

— Но ты-то живешь не короче, чем я! — Она словно очнулась. На ее лице появилась гримаса злости, а может, страдания. — Ты родился всего на девять месяцев раньше меня. И однако, уходишь. Почему? Почему после того, как я пройду инициацию, мне нельзя будет разговаривать с тобой? Почему можно будет покидать свой район только в определенные дни?

— Ты — из касты Повинующихся.

— А ты — из касты Чистых. Да, тебе можно! — Она вдруг поняла, что ее тоска оборачивается злостью, направленной на Каззиза. — Прости. Пожалуйста, прости! Все это так ужасно...

— Я знаю, что ты чувствуешь, Мараена.

Она молча взглянула на часы.

— Мы слишком долго разговариваем. Тебе надо идти.

Он не пошевелился, хоть знал, что Мараена права.

— Иди, прошу тебя, повернись и иди. Больше мы здесь не встретимся. Это дурно, это опасно. Иди, Каззи, повернись и уходи, потому что я уйти первой не смогу...

Он ушел, ни разу не оглянувшись.

На работе чуть было не вызвал катастрофу, отправив разведывательный автомат на слишком тонкий лед, покрывающий мелкое море. Лед начал прогибаться под тяжестью прибора. В последний момент Каззизу удалось вывести аппарат на сушу. Наставник-руководитель сначала похвалил его за хорошо проведенную спасательную операцию, а потом отругал за крупную ошибку. Под конец сказал, что Каззиз, кажется, прихворнул, и отправил его домой.

Еще не миновал регелианский полдень.

— Каззи, Каззи! — уже на пороге дома его веселым криком встретила Зани, младшая семилетняя сестренка. — Боги к нам благоволят! Бреда окотилась! Пять котяток! Все живы, хочешь посмотреть?

— Конечно.

Каззиз взял сестренку за руку, и они отправились в комнату для кошек. Он почувствовал странный запах, сладковатый и тошноватый, ассоциирующийся с чем-то приятным и с операционным залом. Утомленная Бреда лежала на правом боку. Глаза у нее были закрыты, из полуоткрытой пасти высунулся кончик розового язычка. У ее живота толкались пять пушистых комочков. Вероятно, каждый котенок считал, что только ему дано право наполнять животик теплым молоком.