Соломон Кейн и другие герои - Роберт Ирвин Говард

Пятеро арабов и при них десятка три негров шагали впереди каравана, и еще пятеро вместе с чернокожими воинами замыкали невеселое шествие. Остальные сновали туда-сюда вдоль вереницы рабов, подгоняя их криками, бранью и жестокими ударами длинных бичей. Почти при каждом ударе из-под бичей брызгала кровь. Кейн не удержался от мысли, что эти охотники за живым товаром были не только мерзавцами, но и непроходимыми глупцами, ведь при подобном обращении до восточного побережья наверняка добралось бы не более половины рабов.

Потом он задумался о том, откуда вообще здесь могли взяться работорговцы. Здешний край лежал гораздо южнее тех мест, которые они посещали обычно. Впрочем, англичанину было отлично известно, как далеко может завести человека жажда наживы. Ему издавна приходилось иметь дело с подобной публикой. Глядя на вереницу невольников, он почувствовал, как зачесались на спине старые шрамы от кнута — недобрая память о турецкой галере.

Но куда хуже шрамов жгла Соломона Кейна застарелая ненависть…

Итак, пуританин следовал за караваном, скользя бесшумным призраком сквозь джунгли, между тем как мозг его напряженно трудился, пытаясь составить хоть какой-нибудь план. Каким образом в одиночку взять верх над столь многочисленной бандой?.. Тем более что у всех арабов и у многих из их союзников были при себе ружья. Неуклюжие длинноствольные фитильные сооружения, но все-таки это были ружья, вполне успешно устрашавшие туземные племена, если те пытались сопротивляться. А кое у кого торчало за широкими матерчатыми кушаками оружие еще более грозное — длинные, отделанные серебром кремневые пистолеты мавританской или турецкой работы…

Кейн шел, и бессильная ярость, подобно ржавчине, разъедала его душу. Каждый удар бича, казалось, раздирал его собственную кожу… Бывает, жара и безжалостная природа тропиков шутят с человеком странные шутки. Самые обычные душевные движения приобретают чудовищные пропорции. Простое раздражение перерастает в бешеную, неукротимую ярость. Гнев вспыхивает настоящим безумием, так что глаза застилает багровый туман и человек становится убийцей, а потом сам искренне ужасается тому, что натворил.

Ярость же, снедавшая Соломона Кейна, была из тех, что даже и при обычных условиях потрясают человека до самой глубины души. Невозможно описать, что с ним происходило! Он дрожал, словно в ознобе, разум раздирали железные когти, а рабов и надсмотрщиков постепенно затягивало кровавое марево. Кейн, однако, вряд ли дал бы своей ярости вырваться из узды и не вдруг перешел бы к прямым действиям, если бы не случайность.

Одна из рабынь, молодая стройная девушка, неожиданно споткнулась, не удержала равновесия и повалилась на землю, потянув за собой и своего напарника по ярму. Высокий крючконосый араб сейчас же злобно заорал на нее и принялся почем зря хлестать девчонку кнутом. Второй невольник сумел приподняться, но изнемогшая девушка только корчилась на земле и всхлипывала, явно не в силах встать. Остальные надсмотрщики поспешили к ней, и на беззащитное тело со свистом посыпались удары.

Ей всего-то и надо было, что немного воды и полчаса отдыха, но у караванщиков не было времени давать передышку рабам. Соломон до крови прокусил себе руку, глядя на истязание и пытаясь сохранить остатки самообладания. Он возблагодарил Бога, когда удары прекратились, и стал ждать быстрого взмаха кинжала, который избавил бы несчастное дитя от дальнейших страданий. Но, к его ужасу, арабам взбрело на ум позабавиться. Если уж девка не будет выставлена на продажу и не принесет выгоды, рассудили они, отчего бы по крайней мере не получить удовольствие?.. Удовольствие же было таково, что у кого угодно могла заледенеть кровь в жилах.

Призывный крик крючконосого собрал всех его приятелей кругом него. Бородатые хари расплывались в предвкушающих улыбках. Чернокожие союзники арабов столпились за спинами хозяев, глаза у них кровожадно блестели. Несчастные рабы поняли намерения надсмотрщиков, и джунгли огласились жалобными криками и плачем.

Кейна попросту затошнило от ужаса, когда он сообразил, какого рода смерть была уготована девчонке. Крючконосый уже склонился над ней с очень острым кинжалом — из тех, какими у арабов заведено было сдирать на охоте шкуру с дичи… Соломон высоко ценил свою жизнь, но ему случалось не раздумывая рисковать ею и ради младенца из языческого племени, и даже спасая какую-нибудь зверюшку. Здесь ставка была выше: он мог потерять свой единственный шанс выручить целую сотню невольников. И тем не менее…

Соломон действовал мгновенно, не раздумывая. Прежде чем он сам сообразил, что делает, в его руке уже курился разряженный пистолет, а крючконосый мясник валялся в дорожной пыли, и мозги его вытекали наружу сквозь проделанную пулей дыру.

Честно говоря, Кейн был потрясен случившимся едва ли не в той же мере, что и арабы, которые, преодолев мгновенный столбняк, разразились нестройными воплями. Иные вскинули свои неуклюжие ружья, и тяжелые пули с грохотом пронеслись между деревьями. Остальные, решив, что караван угодил в засаду, сейчас же бросились сквозь кусты в отчаянную атаку на невидимого врага. Эта их мгновенная реакция на выстрел и погубила Кейна. Промедли они хотя бы чуть-чуть, он так и растворился бы в лесу незамеченным. А теперь ему только и оставалось, что сойтись с ними в открытую и постараться как можно дороже продать свою жизнь.

Вот налетела завывающая толпа, и англичанина охватило истинное упоение боем. Враги изумленно остановились, когда перед ними из-за дерева появился рослый угрюмый белый мужчина, и один из них тут же упал, сраженный в сердце пулей из пистолета, еще остававшегося у Кейна. Но изумление быстро прошло, и они с криком насели на безумца, осмелившегося в одиночку бросить им вызов.

Соломон Кейн встал спиной к большому дереву, чтобы никто не мог подобраться к нему с тыла, и его длинная рапира замелькала в воздухе, выписывая светящиеся круги. Какой-то араб и при нем трое не менее свирепых союзников старались достать его изогнутыми клинками, прочие же крутились поблизости, рыча, словно дикие звери. Каждый усердно пытался всадить в него либо лезвие, либо пулю, и мешало им только опасение покалечить своих.

Проворная рапира успешно отбивала удары ятаганов. Вот, сраженный ею, умер араб; кончик рапиры уколол его в сердце и тут же выпорхнул обратно, чтобы пронизать мозг размахивавшего саблей чернокожего воина. Еще один бросил саблю и прыгнул вперед, желая сойтись с англичанином в рукопашной. Кинжал в левой руке Кейна выпустил ему кишки, и пуританин был вознагражден мгновением отдыха: нападавшие отступили в некотором смущении. Однако сейчас же у самой головы Кейна в дерево впилась тяжелая пуля, и англичанин приготовился к тому, чтобы кинуться на врагов и неизбежно проститься