О тех, кто предал Францию - Андрэ Моруа

С такими командирами и такими солдатами Франция смело могла остановить натиск немцев, даже при нехватке самолетов и танков. Немцы предпринимали атаки вдоль фронта протяжением в 120 миль от моря до Монмеди и всюду несли тяжелые потери, особенно в районе Монмеди, где они несколько раз пытались обойти с тыла линию Мажино. Но как раз, когда французы начали приходить в себя после прорыва на Маасе и создали новую линию обороны, пришло подействовавшее как удар грома известие о капитуляции бельгийской армии. Рейно сообщил об этом событии по радио в 8 часов 30 минут утра 28 мая. Это был тяжелый удар для французской армии и французского народа. Опять повсюду раздавался возглас: «Измена!» — возглас, который очень часто приходилось слышать после прорыва на Маасе. Сообщение слушали сотни тысяч французов у себя дома или в кафе. Сам: я сидел тогда в кафе. Хозяин стоял за прилавком, его жена разговаривала с какой-то женщиной в глубине помещения. Я пил кофе, когда Рейно начал свою речь: «Я должен сообщить французскому народу об очень серьезном событии». Мы затаили дыхание. Громкоговоритель продолжал: «Франция не может больше рассчитывать на помощь бельгийской армии. Французская и английская армии сражаются против врага на севере одни. Вам известно положение, создавшееся после прорыва 14 мая. Германские войска вклинились между нашими армиями, которые оказались разделенными на две группы: одна на севере, другая на юге. На юге находятся французские дивизии, удерживающие новый фронт вдоль рек Соммы и Эн вплоть до не поколебленной врагом линии Мажино. На севере сгруппировались три союзных армии под общим командованием генерала Бланшара. Снабжение шло через Дюнкерк. Французская и английская армии защищали этот порт с юга и с запада, а бельгийская — с севера. В самом разгаре кампании бельгийская армия по приказу короля Леопольда капитулировала, не предупредив французов и англичан, и открыла германским дивизиям дорогу на Дюнкерк».

Обе женщины разразились слезами, крича: «Ах, негодяи! Какие негодяи!»

«Где наши самолеты?» — кричали повсюду. Трудно было не поддаваться панике, когда германские самолеты распоряжались французским небом, как небом Германии. Французские самолеты, которых было в десять раз меньше, чем германских, не могли поспевать всюду. Немцы беспрепятственно бомбили французские коммуникации за линией фронта, атаковали с воздуха войска, двигавшиеся по дорогам, рассеивая и уничтожая иногда целые полки еще до того, как они достигнут фронта. На фронте они летали прямо над головами солдат. В тылу они бомбили города и деревни Франции и обстреливали из пулеметов беженцев на дорогах.

Командование французскими воздушными силами хотело, чтобы мир, и в частности Америка, знали, насколько серьезно положение, и в конце мая военные корреспонденты были приняты в Шантильи командующим северным авиационным сектором и двумя другими генералами авиации. Каждый из них прочел нам очень интересную лекцию о том, что делает французская авиация, и каждый из них подчеркивал соотношение один к десяти; к несчастью, всякий раз, как я включал эти цифры в телеграмму, цензор неизменно вычеркивал их. Личный состав французской авиации за немногими исключениями был превосходен, но французские самолеты обладали гораздо меньшей скоростью, чем германские. Истребители «Моран» имели мало шансов в борьбе против германских «Мессершмиттов», а американские самолеты появились лишь под конец кампании. Каждая французская армия имела свои эскадрильи истребителей, но их было недостаточно. А после германской бомбардировки 10 мая их стало еще меньше. Немцы совершили первый налет на Францию в тот же день, когда они вторглись в Голландию, Бельгию и Люксембург. Они точно знали, где расположены французские аэродромы, и на рассвете 10 мая бомбардировали большинство из них. Я был тогда в Нанси. Немцы явились туда из Туля, где они уничтожили на аэродроме не меньше десяти самолетов. Такие же потери понесла французская авиация и на всех других аэродромах. После этого налеты на французские аэродромы периодически повторялись, несмотря на то, что французская авиация постоянно меняла свои базы. Это вызвало дезорганизацию как раз тогда, когда истребители и бомбардировщики были нужны дозарезу. Один из офицеров аэродрома в Шартре так охарактеризовал создавшиеся трудности:

«Все время, чуть не каждые два-три дня, мы меняем свои посадочные площадки. Нелетный персонал должен следовать за нами поездом или на грузовиках. Ожесточенные бомбардировки железнодорожных линий сильно сократили число поездов, а шоссейные дороги запружены беженцами. В результате люди часто прибывают на посадочную площадку уже после того, как мы перебрались на другую. Наши команды, и без того переутомленные продолжительными полетами, должны сами заправлять машины и набирать новый запас бомб. У нас часто нет даже соответствующих инструментов, чтобы подготовить бомбы, вынутые из ящиков. Никто не может при таких условиях интенсивно бомбардировать противника.

Мало того, летчики, которым приходилось спасаться на парашютах, оказывались после приземления в пустынной местности, так как население эвакуировалось. Иногда только через несколько дней удавалось добраться до своей базы. После бомбардировки Монкорнэ я со своим экипажем вынужден был спуститься на парашютах. Приземлились мы благополучно, но кругом ни живой души, кроме коров, безмятежно щипавших траву. Несколько часов мы шли через опустевшие деревни. Не у кого было расспросить о дороге и достать хотя бы велосипед. Наконец мы попали в деревню, где был один старик, решивший оставаться дома, что бы ни случилось. Я обрадовался ему, как родному. Он помог нам найти велосипед, и мы успели добраться до своей базы прежде, чем ее перевели на другое место. Если бы не он, мы, быть может, и сейчас бы еще плутали».

К концу мая корреспондентов старались держать подальше от фронта, и если вы хотели узнать, что происходит, то лучше всего было посетить какую-нибудь авиационную часть. Я подружился с очень милым офицером авиации, полковником Франсуа, который командовал эскадрильей бомбардировщиков, расположенной в Нанжи, к востоку от Парижа. Он показал мне карты, на которые каждый вечер наносились позиции противника. Карты были крупного масштаба и завешивали всю стену комнаты, так что можно было получить довольно ясную картину операций. Каждый вечер на карте вычерчивалась новая линия германского фронта, а прежняя, оставшаяся позади, стиралась. Около 6 часов вечера был получен приказ о ночном полете. Приказы всегда были краткими и точными. Указывались объекты, маршрут, число и вес бомб, а также пункты, где надо произвести разведку. Пока мы с полковником и командой, которой предстоял полет, рассматривали карту, я думал, какой прекрасный очерк я мог бы написать, если бы мне удалось принять участие в бомбардировочном полете. Но я мало надеялся на такую возможность, так как существовал очень строгий приказ, запрещающий корреспондентам подниматься на военных самолетах. Обойти приказ было мудрено, но если бы это удалось, получилась бы совершенно исключительная корреспонденция. Я спросил полковника:

— Нельзя ли мне принять участие в сегодняшнем полете?

— Почему бы и нет? — ответил он.

— Нет, правда?

— Конечно!

Я поспешил к автомобилю, чтобы достать бутылку коньяку, ибо такое дело стоило вспрыснуть. Ведь я буду единственным журналистом, участвовавшим в бомбардировке! Со мною, правда, был Генри Тэйлор, корреспондент агентства Ассошиэйтед Пресс, но, к счастью, он считал, что участие американца в бомбардировочном полете может вызвать осложнения. Я одобрил его щепетильность. Но бедный Генри весь вечер выглядел очень несчастным; сердце его разрывалось. Мысль об интервью со мной после бомбардировки мало улыбалась ему. Он впал в такое уныние, что мы решили найти какой-либо выход. Я посоветовал ему лететь, но написать, что он якобы летал на разведывательном самолете и наблюдал бомбардировку со стороны. Генри этот план понравился, и он повеселел. Но возникла новая трудность: полковник не хотел брать его с собой, полагая, что могут быть неприятности. Мы перешли в столовую. Обед был прекрасный. Полковник недавно прибыл из Арденн, где его эскадрилья беспрерывно бомбила скопления германских войск во время боев на Маасе. Его отец, старик 76 лет, в третий раз видел вторжение германских войск. Он был в Арденнах в 1870, 1914 и 1940 годах. Франсуа мстил за это с воздуха и сводил с немцами вековые счеты. Он очень гордился, что первый из французских летчиков бомбил германские города в ответ на бомбардировку Нанси и других французских городов немцами. «Не понимаю, почему нам не разрешали делать этого раньше, — сказал он. — Мне было приказано бомбардировать аэродром, расположенный возле города, и возвратиться, но я не подумал возвращаться, пока не сбросил бомбы также и на город». Немцы хорошо знали Франсуа, и несколько раз германское радио распространяло в эфире весьма нелестные отзывы по его адресу.