«Если», 1994 № 09 - Харлан Эллисон

Надо бы мне спросить королеву, но когда я бывал с ней, все это казалось таким неважным.

«И все у них было хорошо, но ее мать наняла шайку разбойников…»

Теперь в одиночестве я думал об этом постоянно. Что стало с рыцарем? Откуда — на земле или под ней — мне это знать?

Но история крепко вцепилась в меня, и тогда я решил поиграть с ней. Из нее могла бы получиться неплохая баллада или хотя бы часть, та, где так грустно говорится о ревности и убийстве. Эти образы трогали меня: юная жена ночью, одна, отправляется хоронить мужа и младенца… ее усталые шаги у королевской двери… Взяв арфу, я начал подбирать слова и музыку.

Мотив пришел быстро, скорбный, но настойчивый. Припомнилась мне одна история — там воины копают мечами могилы для своих собственных товарищей.

Ей не осталось ничего,Чем рыть могилу для него.Лишь меч, где запеклась их кровь.Был муж, был сын, была любовь…

Теперь на саван ей пришлосьПеленку взять, не смывши кровь.

Мрачновато, но начало положено. Теперь уже хватит телесных бед, самое время для сердечных страданий.

На свете не сыщется горшей доли,Чем вечная мука сердечной боли,Когда от могилы уходишь прочь,И от рыданий дышать невмочь.

Впервые за последние дни мне стало спокойно в этом саду. Я закончу балладу, думал я с мрачным удовлетворением, а потом сыграю ее лорду-охотнику прямо на пиру, перед всем эльфийским двором. Будет знать, как обходится настоящий менестрель с его загадками!

Я вернулся к началу. Начало должно быть таким же крепким, как то, что я уже сочинил, и ему надлежит быть столь же светлым, сколь мрачна смерть.

Любовь подарила ей радостный дом,Вьюнки и ромашки цвели под окном.Прекраснее дома на свете нет,Чем тот, который любовью согрет.

Вполне годится. Дом, влюбленные, предстоящая разлука… Но чего-то не хватало. Может, мне уже не дано? — с беспокойством подумал я. Может, я уже сложил все хорошие песни, которые были мне отпущены? Может, лучшего мне не достичь?..

Конечно, складывать балладу труднее, чем рассказывать историю. Дело не в рифмах. Я искал некий свежий поворот, чтобы захватить внимание слушателя и притянуть его поближе.

Любимый построил мне чудный дом,Цветами убрали его мы вдвоем,Красивее дома я не встречала,Чем тот, где я сына его качала.

Это же так просто! Я должен был знать, что решение лежит на виду. Надо как следует разозлиться на себя, иначе ничего путного не получится. А всего и дел-то: пойти вслед за дамой, жить ее сердцем, чувствовать вместе с ней.

Матери ревность тому виной:Убийц прислала темной порой,Слуги в страхе бежали прочь.Погибли сын и мой рыцарь в ту ночь.

В конце концов это ее история, это ее любовь убивали.

Убили сына, не тронув мать —Горшую участь едва ли сыскать..В кровавый лоскут я укрыла его,Вот так в одночасье лишившись всего.

Я спел раз и другой, пока не удостоверился, что запомнил слова. Я снова и снова наигрывал мелодию, поправляя тональность, а потом отважился даже добавить кое-где аранжировку.

— Сэр… — Это слуга появился у меня за спиной.

— Ваш обед, сэр.

Я только головой покачал. Ну не мог я сейчас остановиться.

«Обрезала косы, сменила одежды… надежды… прежде… вежды…» Нет, «сменила платье»… — нет, не бальные же наряды она меняет.

Сменила одежды, сменила имя,Обрезала косы, подобно мужчине,… Искать исполненье надежды…

Нет, нет, нет. Я начал петь снова, иногда, если просто споешь то, что уже наработано, следующие строчки приходят сами по себе.

Когда от могилы уходишь прочь,И от рыданий дышать невмочь.

Обрезала косы, сменила имя… Сменила… что-то на что-то.

Я даже не слышал, как прилетел белый голубь. Сфальшивив, я с досадой поднял голову и увидел, что он сидит на краю фонтана и внимательно наблюдает за мной.

«Любимый построил мне чудный дом, — снова начал я, — его мы цветами убрали вдвоем…»

Я пел, и тут голубь опять заплакал своими жуткими слезами. «Не любишь музыку, — раздраженно подумал я, — мог бы приискать себе другой фонтан». Но играть при этом не перестал. «Сменила имя, сменила одежды… искала надежды… бывшего прежде…»

— Сэр, — снова раздался у меня за спиной настойчивый и даже немножко раздраженный голос слуги, — вы должны поесть.

Яростно обернувшись к подносу, висевшему в воздухе, я хотел выбить его из невидимых рук, но промахнулся, наткнулся большим пальцем на острие ножа для фруктов и затряс рукой от боли. Капельки крови разбрызгались по двору. Пришлось отложить арфу и зажать палец рукой. Меня удивило, что слуга до сих пор не превратился в сплошные извинения и перевязки. Может, он вообще удрал от греха подальше — я что-то не замечал подноса поблизости. Зато голубь мигом прекратил плакать. Он неуклюже соскочил с фонтана и, поддерживая крыльями равновесие, заковылял к одному из пятнышек крови — моей крови! Так вот чем кормится эта птица!

Я встал, собираясь спугнуть его. Отвращение и легкий страх не помешали мне пожалеть о том, что я пытался развлекать этого вурдалака хорошей музыкой.

— Нет, сэр, не надо!

От крика слуги голубь даже не вздрогнул. А у меня в голове от этого крика все мысли разом заледенели. До сих пор мой незримый услужающий не пытался ни мешать, ни указывать мне.

И тут голубь заговорил.

— Горе тому дню… Элеанор… — Это был голос человека, и человека из моих краев. — Элеанор… Горе тому дню…

Уж не знаю, какими силами я сам удержался от крика. Конечно, я забыл о своей раненой руке и опустил ее вниз. Белый голубь ковылял ко мне на своих коротеньких ножках, а я стоял столбом и тупо смотрел, как он приближается. Остановившись рядом со мной, он покивал головой и омочил клюв в крови, продолжавшей капать из моего порезанного пальца.

— Элеанор, Элеанор, любовь моя…

Наконец-то до меня дошло. Моя кровь дала птице голос. Я быстро сдавил ранку на пальце, и еще несколько крупных красных капель сорвались вниз. Голубь пил.

Но он по-прежнему только стенал.

Дико озираясь, я заметил рядом поднос и схватил злополучный нож. Пальцы мне еще пригодятся для игры, поэтому я надрезал вену на руке. Капли застучали по плитам двора, и голубь наконец напился.