Останкино 2067 - Сертаков Виталий Владимирович

– …Я запросила несколько независимых юридических экспертов плюс отправила на экспертизу твой возможный контракт с Сибиренко и Гириным. Кроме того, я нашла специалистов рынка, которые согласились просветить меня насчет «Изгоя», насчет остальных шоу и даже насчет «Щербета»… Ты слышал, что такое «Щербет»? Это их новейшая разработка.

…Это потрясающе. Я представляю, каково было Ласкавому выслушивать подобную лекцию от актрисы, которая сама не подозревала, что играла в каждую секунду своего существования. Воистину, такого мастерства от создателей «Нуги» я не ожидал…

– Петечка, ты где витаешь? Ты меня слушаешь? В общей сложности я опросила одиннадцать человек, прочитала десятка три статей и пришла к трем следующим выводам. Первое: у «Жажды» гораздо больше перспектив, чем у «Изгоя», поэтому лучше оставайся в Москве. «Изгой» теряет рейтинг, но об этом никто не знает. Потому что Сибиренко тратит деньги на подтасовку результатов опросов. Москва и Питер давно это старье не смотрят, сколько серий ни накрути; остается Урал и южные губернии, где еще кто-то живет.

Второй вывод. Когда-то ты с этими людьми был хорошо знаком, вы очень ладили, но не так давно поругались… Что ты вздрогнул, я права?

– Ерунда, ни с кем я не ругался…

Однако я отворачиваюсь и озабоченно разглядываю барахтающихся в «студне» гимнасток.

– Из тебя неважный врунишка, Петечка. Если вы не ссорились, отчего же у тебя глазки дергаются? Расскажи мне, отчего вы поссорились! Ну же!

Внезапно она поднимается и оказывается у меня на коленях. Я сцепляю руки у нее за спиной; у Изабель очень хрупкая талия по сравнению с крепкими ножками и увесистой попой.

И тут начинается то, ради чего Полонский лез под пули на коралловом острове. Все происходит настолько быстро, что я не сразу понимаю, что к чему. Эх, если бы под рукой была обычная запись, на любом носителе!.. Но эту запись остановить или перемотать назад невозможно. Только по второму разу.

– Тридцать часов, – с потусторонней улыбкой, точно прислушиваясь к далекому колокольному звону внутри себя, сообщает Изабель. На ее щеках появляются милые детские ямочки. – Мы вместе с тобой уже тридцать часов. Тебе конец, милый. Этого вполне достаточно, ты не находишь?

– Достаточно для чего, крошка? – Я целую ее четырежды.

В оба глаза и в обе ямочки на щеках. Вблизи, лицом к лицу, она еще больше похожа на уютного домашнего ленивца, прижавшегося к ветке. Изабель трется о меня грудью и произносит кошачье «мрррр…».

– Тридцать часов мы так близки, милый… Тебе конец. Я спрашиваю, а ты отвечаешь, хорошо? Мрррр… Где чип с докладом Симак?

Я снова целую ее в глаза и в носик. У нее такой восхитительный миниатюрный носик, хочется его бесконечно целовать.

– Ты такой теплый, такой славный, такой сильный, мррр… Тебе конец, милый. Я спрашиваю, где чип с докладом Симак?

– У меня его нет…

– Где чип, милый? Тебе конец. Где ты его спрятал?

– Он у Тео…

– А ты не врешь мне, сладенький? – Она сидит у меня на коленях, упираясь мне в грудь своей пышной грудью и откинув назад прелестную головку. – Сиди смирно, даже не вздумай шевельнуться, не то я тебе глаза выдавлю. Тебе конец.

Она проводит язычком по влажным губам и вдруг вырывает у меня из макушки клок волос. Тот я, который лежит в темноте на кушетке, вздрагивает всем телом. Но не от боли, а от улыбки Изабель.

Я не знаю, что это такое, но это не человек.

– Разве Тео не поделился с тобой? Врать нехорошо, милый… Тебе конец. Если будешь врать, я превращу твои мозги в жидкое дерьмо, и они потекут из ушей. Хочешь, я так и сделаю? – Она приближает пылающие глаза вплотную.

– Нет… пожалуйста, не надо. – Я отодвигаюсь от нее назад, насколько могу. Честно говоря, мне хватило бы легкого движения руки, чтобы оторвать от себя ее и скинуть с балкона, прямо на штанги и тренажеры. А еще я с щекочущим вожделением представляю, как можно было бы об колено сломать ей позвоночник.

Я почти сочувствую Ласкавому, но его муки еще не закончились.

– Отдай чип, и мы снова пойдем играть. Твоя крошка будет любить тебя и всех твоих мальчиков…Тебе конец. У тебя должна быть копия записи, ведь вы же друзья.

– Чип только у Тео… Он не хотел меня подставлять.

– Где он? Где прячется Костадис?

– Он… он не сказал… – Я каркаю в ответ, как полузадушенная ворона.

– Как его найти? Ну?! Тебе конец, милый. Сейчас ты дашь мне номер, по которому его можно найти. Я слушаю, сладенький.

– Ноль сто семнадцать…

– Только не диктуй мне номера, которые всем и так известны. Дай номер нелицензионного скрина или зарубежного оператора. Ведь он же оставил такой номерок, специально для друга. Тебе конец, милый. Поторопись, не то я выколю тебе глаз. Я буду делать это медленно и очень больно. Я буду наматывать твой глазик на этот ржавый гвоздь.

Ума не приложу, откуда он взялся. Может быть, Изабель успела его подобрать за то время, пока мы взбирались по пожарной лестнице. В трех сантиметрах от глаза я вижу кривой четырехгранный гвоздь, по размерам вполне годящийся для распятия.

– Два-ноль-четыре…

Наконец-то Ласкавый по капле выцеживает из себя верный номер. Скорее всего, позывные скрина действительно знакомы лишь самым близким друзьям. Формально Костадиса никто не может обвинить в сопричастности к убийству Милены Харвик, его фирма не нуждается в ежедневном присутствии шефа, у грека нет в Москве близких родственников. Он исчез, переслав лично мне кусок записи. Его взрослый сын живет с семьей в Париже и на запросы об отце ответил встречными вопросами.

Может статься, что и у сына нет этого номера. Пока Изабель записывает, я двадцать раз повторяю последовательность цифр про себя. Теперь остается гадать, успела ли она передать координаты тем, кто ее послал. Я вспоминаю мужчин на военном катере. Эти люди спокойно возили с собой крупнокалиберное огнестрельное оружие. Эти люди намеревались нас прикончить среди бела дня, и не в глухой тайге, а на виду у сотен отдыхающих. Я думаю о том, что Костадису даже не надо отвечать на сигнал вызова; после того как федералы обязали население ежегодно перерегистрировать все скрины, в схему приборов добавилась пассивная дополнительная антенна, с соответствующим набором электронных прибамбасов. Как только прибор включается в электросеть для подзарядки, антенна автоматически выдает сигнал о своем местоположении.

Помнится, в Думе шли острые дебаты, и находились умники, возражавшие против тотального контроля за компьютерами. Но весьма «удачно» подоспела серия вокзальных терактов, именно с участием скринов. Тогда террористы ничего не взрывали, а запустили в сети сразу десяток опаснейших червей.

Еще хуже, если Тео оставил Ласкавому позывной от «левого» скрина. При первой же попытки выйти на связь ближайший ретранслятор выдаст сигнал федералам, и к месту сигнала вылетит вооруженная группа. Правда, только на территории страны, и на Урале они будут добираться довольно долго. Но Костадис вроде бы улетел на юг…

– Эй, почему ты такой грустный? Светлый праздник, малыш. Ну-ка, немедленно прекрати дуться. Ой, ты за что-то на меня сердишься?

В лице и даже позе Изабель происходит разительная перемена. Она снова котенок, мягкий послушный зверек, готовый шалить и обниматься.

– Я совсем не сержусь…

– А когда мы снова будем играть с твоими друзьями? Светлый праздник, малыш. Ой, они все такие славные и замечательные. – Она изгибается у меня на коленях и, цепляясь одной рукой за мою шею, машет кому-то внизу. – Только, кажется, ты меня при-рев-но-вал? Светлый праздник, малыш. Меня нельзя ревновать, ведь мне нужен только Петечка.

С первого этажа спортзала ей отвечают. Я вижу мельком белозубые улыбки, потные плечи, зажатую в тиски тренажеров мускулатуру. Там разминаются наши мальчики, наши сочные помощники второго эшелона.

– И вовсе я тебя не ревновал! – хохоча, я задираю на ней платье.

Гвоздь выпадает из ее кулачка и катится на пол.

– Что это за железяка? – изумленно спрашиваю я; мои руки замирают на ее оголившихся бедрах.