Княжна - Елена Блонди

Абит на ходу хватал глазами пространство, выискивая силуэты всадников, фигуры пеших или коробчатый скелет повозки, и сам не замечал этого, совершая то, что привычно, что должно. А если заметил бы свои движения, то верно задумался бы, хочет ли он встретить кого, или как раньше — примечает, чтоб первым увидеть противника.

Но думать было невмоготу, хотя прощальные слова Торзы он помнил и, пока не взошло солнце, шагая, старательно пытался собрать мысли во что-то путное. Но, проснувшись с солнцем, степь закричала тысячью голосов, и мысли сбежали из головы, а Пень, махнув рукой, отпустил их, наказав вернуться попозже. Он шел и чем дальше уходил, тем лучшим воином становился, исполняя веление князя.

Когда подошел к рощице, солнце висело над самой головой и, Абит, убирая с потного лба растрепавшиеся волосы, вошел в тень, быстро, по-змеиному оглядываясь. Но только змея, торопясь, скользнула из-под ног, да разлетелись мелкие бабочки. И ещё, в ответ на его шаги, примолк соловей, чтобы, едва минуешь, снова разлиться мелким водопадом трелей.

Пройдя насквозь светлые деревья в цветах, Абит обогнул старый дуб с кривым толстым стволом и ступил на мокрую глину, заросшую молодым тростником. Присел, черпая ладонью воду и плеская в горячее лицо. Хватал губами, глотал, снова набирал полные горсти. И, опять оглядевшись, стащил рубаху и штаны, положил поверх одежды нож. Ступил в прозрачную воду, внимательно следя, куда ставит белые ступни с широкими пальцами. Рядом с чернеющей у частокола тростника корягой, присел и, задержав дыхание, окунулся с головой. В ленивом зеленом сумраке протянул одну руку к черной дыре в основании мореного водой ствола и, держа вторую раскрытой ладонью к дыре, быстро повел поддающуюся воду.

Не думай, как зверь, скрадывающий добычу, будь им…

Он был выдрой, с прижатыми к гладкой голове круглыми ушами, с подернутыми прозрачным веком черными глазами, все примечающими в зеленой воде. С выпущенными на сильной лапе крюками когтей и веером усов, ловящих колебания волн. И когда, в ответ на подогнанную волну, из дыры метнулась, лениво поворачиваясь монетным боком, рыбина, стремительная ладонь преградила ей путь и ногти вцепились в жабры. Взрывая фонтаны воды, Абит выпрямился, резко выбросил рыбу на глинистый бережок. Прыгнул следом и, снова схватив за головой, одним ударом о камень, убил.

Присев на земле, рассмотрел добычу. Толстые чешуйчатые бока еще поднимались, трепыхался красный плавник. Не думай, как зверь, поймавший добычу… Он мог съесть ее прямо так, вгрызясь в белое брюхо и выплевывая жесткую чешую, а потом найти на берегу озерца заросли горькой ивы и, сорвав тонких веток, зубами содрать с них кору, сжевать и проглотить, как следует делать всякий раз, когда ешь сырую рыбу из озера, а не из моря, чтоб черви рыбы не ожили в животе. Но Абит не захотел оставаться зверем. Снял с ремня нож, единственное оружие, оставленное ему вождем, подхватил одежду и ушел с берега на солнечную маленькую поляну, окруженную орешником. Собрав небольшой костерок, настругал тонкой лучины, сложил ее домиком и присыпал сверху размятым сухим мхом. Поддев на рукояти ножа бронзовую скобу, отвел ее и придержал пальцем. На внутренней стороне скобы сверкнула вставка из горного хрусталя, тонкая и прочная, прозрачная, как вода и выпуклая, как созревшая чечевица. Абит поймал в длинный глазок солнечный луч и, направив его на костерок, дождался, когда мох задымится. Раздув костер, сидел перед невидимым, обжигающим лицо огнем, подбрасывая в него толстые обломки веток. А когда они прогорели, закопал в жаркую золу рыбину, обмазанную мокрой глиной. Соловей над головой щелкал, переливая в горле весеннюю песню, возились в листьях прочие птицы, вскрикивая на разные голоса.

Абит вытащил рыбу, когда глина потрескалась, и долго неторопливо ел, выковыривая горячие куски белой мякоти. А потом, еще раз осмотревшись и прислушавшись, лег навзничь, глядя сквозь решетки ветвей на далекое небо. Голый, с ножом в руке, украшенным цветными камнями по удобной рукояти, заснул, разбросав ноги.

Ему снилась Ахатта, висящая в корявых ветвях огромного дерева. Вместо листьев по веткам ползали медленные темно-зеленые жуки, заползая на растянутые руки и гладкий, подергивающийся живот. Падали и, перевернувшись на лапки, снова лезли наверх, по трещиноватой коре и свесившимся черным волосам женщины. Мерно стукал глухой барабан, ныла какая-то дудка, будто вился большой комар и уворачивался от замаха.

Когда зеленый жук заполз на смуглый лоб, Ахатта открыла глаза. В них, узких и черных, покачиваясь, плыла дрема, перемешанная со страхом. Пень встал, вырастая, расправляя плечи, доставая каменного потолка седой головой Учителя Беслаи, улыбнулся ей, щуря синие глаза, полные света снегов, и, поднимая сильную руку, метнул в жука нож, сверкнувший на лету красными камнями и бронзовыми накладками. Нож вонзился в самую середину лба, пригвоздив к смуглой коже жука, мельтешащего щетинистыми лапами. Ахатта крикнула и Пень, проснувшись, сел, сжимая в руке нож.

Рощица говорила слитным шепотом птичьих голосов и жужжанием пчел. С озерца сквозь надрывное кваканье лягушек доносился плеск играющей рыбы. Низкое солнце просвечивало ряды тонких стволов, зажигая весеннюю листву горячим зеленым светом. А напротив Пня на согнутой ветке кустарника сидела большая ворона, разглядывала его круглым глазом. Открыв клюв, каркнула снова, и Пень вскочил, стряхивая остатки сна. Ворона лениво улетела и только качалась перед глазами распрямившаяся ветка.

Ахатта.

Оглядевшись, Пень присел на корточки у потухшего костерка, нащупал одежду. Собрался было натянуть штаны, но, морщась от липкости грязных ладоней, снова пошел к озерцу. Ополоснувшись, замер, рассматривая себя в успокоенной глади. Из воды на него смотрело широкое лицо, скулы покрыты короткой бородкой, вдруг посветлевшей и завившейся в разные стороны мягкими прядями. Он отвел упавшие на лоб русые волосы, заглянул в светлые глаза. Горячо стукнуло сердце, когда вспомнил о сне, в котором глаза его были глазами Беслаи, ледяными до синевы. Но нет, это его глаза, глаза Пня, только, вроде бы, выгоревшие за день одиночества до серого цвета, вместо привычного темного. Наклоняясь, тщетно пытался в наморщенной от ветерка поверхности разглядеть себя получше, но не смог и, махнув рукой, натянул рубаху, штаны, подпоясался ремнем.

— Когда ты последний раз видел себя, Абит? — спросил вслух и покачал головой. Не было нужды разглядывать свое лицо, вот и не смотрел. Наверное, такой и есть, все время.

Ахатта. Но это всего лишь сон.

Стоя над водой, которую изнутри трогали рыбы, оставляя на гладком медленные круги, он полой рубахи вытер лезвие ножа, спрятал его. Сны приходят разные. Некоторые из них вещают о будущем или говорят о далеком. И без пришедшего странного сна Пень знал, с Ахаттой что-то случилось. Но не было в дневном сне метки о том, что он настоящий. Он бы метку увидел, или услышал. Важнее было другое сейчас.