Наират-2. Жизнь решает все - Екатерина Лесина

Тем временем заиграли селембины и зачастили риги, а на извилистую ковровую дорожку, что вела к помосту, ступил человек. Он шел медленно, позволяя оценить и богатый наряд и двух отменных нумжинов — поживешь среди наир, в лошадях поневоле начнешь разбираться — под тяжелыми узорчатыми покрывалами, и тяжелые сундуки, перекинутые через конские спины. Богат был Урлак-шад, посажный Ольфии, сильные ханматы лежали под рукой его.

Он остановился перед помостом, худой и костистый, как и жеребец, вытанцовывавший рядом. Молодая кобылка стояла спокойно. Посажный одернул совсем уж необычный халат, блестящий и словно металлический. Наверняка из какой-то скланьей ткани.

— Богаты славными конями ханматы Рухим и Домбраст. И я вместе с ними. Но отдаю их под Золотую Узду! — прогрохотал Урлак, провел жеребцов к отдельному столбу и привязал там.

Ясноокому Ырхызу поднесли ларец, и появившийся за спиной Кырым сказал что-то короткое, заставившее кагана спуститься до половины лестницы.

— Вот плеть и узда для твоих чудесных коней и ханматов.

Молодой каган протянул Урлаку сплетение кожаных полос. Показалось, или они подбиты стальными шипами?

— Этой же уздой возьми Ольфию и сиди там, пока я не прогоню тебя, — продолжил Ырхыз. И уже тише: — Встань рядом, посажный.

Урлак поднялся до самого верха и устроился около кресла, где сидел Кырым. Впрочем, хан-каму удалось провести в отдохновении совсем недолго. Бесконечной вереницей потянулись ханмэ. Повели лошадей, нарядно убранных, груженых дарами, каждый из которых — лишь робкая надежда на грядущую милость. Полнился лошадьми загон, полнилось людьми место у помоста, и мешались ханмэ с немногочисленной свитой, как мешались гербовые шесты и разноцветные прапоры.

Щедро отдаривался каган клубками из ремней да волос, без устали нашептывал Кырым имена людей да названия земель, под ними лежащих. Полнилась площадь наирской знатью. Шел Великий Курултай.

После полудня главным запахом празднества стал аромат конского навоза. Как ни старались служки, как ни подхватывали каштаны широкими совками, как ни затирали ковры пахучей жидкостью, но крепкое амбре уверенно завоевывало позиции.

Туран успел обойти клетки, переговорить с Цанхами, успокоить троих хищников и одного распорядителя, подкормить почти всех и кое-где убрать дерьмо. Самым неприятным были переходы по краю озерец-зрителей, через пустующие русла дорожек. Но и здесь Туран быстро приспособился держаться ближе к кунгаям, подгадывать под выбегающих уборщиков и переходить в одних и тех же местах около предупрежденных вахтангаров.

— Вирья, — Туран сунулся в клетку, якобы за еще одной сумкой. Хотя почему якобы? Вот она, глухо позвякивает содержимым, ложиться весом на плечо.

— Я слушаю тебя.

Казалось, мальчишку намного больше занимает происходящее вокруг клетки, а не далекий помост. И где постоянно поминаемое любопытство? Или хотя бы жажда неба человеком, заточенным в зверинце? Неужели это непоправимо и его мир сжался до клетки и ее пограничья?

— Я все сделал, — пусть говорил Туран тихо, но уж акцент-то на последнем слове Вирья услышать должен. Тем более — заметить долгую возню с замком. Только бы Цанхи не проверили клетку раньше времени.

Мальчишка кивнул, опять же не поворачиваясь. Снова что-то лепит? Нет, смотрит на вермипса. К нему-то Туран и направился. Взбил сено стеком, проверил сахарную воду в миске. Аккуратно взрезал продолговатую подушку с черным песком и сунул в разрез неприметный цилиндр. Туран отчаянно надеялся, что все слишком увлечены происходящим на площади, чтобы следить за скромным смотрителем редких животных. Тем более в те минуты, когда к помосту шествовал представитель Гыров.

Нет, сам Таваш Гыр не явился, что тут же стало предметом перешептываний: затаился?… ждет, ждет старый конь!.. что вы, он просто сил набирается… поведет вахтаги к побережью… точно-точно, он с Агбаем сговорился зародниться…

На Курултае от имени рода говорил Куна. И слова, им произнесенные, звучали как-то по-иному, но за урчанием нуая и низким гомоном толпы толком расслышать их не удалось. Тигр снова разнервничался и, подобравшись к калитке, около которой копошился Туран, заревел во всю глотку. Но нападать не стал. И ладно. И хорошо. Многое сделано. Но надо сделать еще больше.

Судя по заполненной площади, скоро поток отдавших себя под узду, окончательно должен был иссякнуть. Туран пробрался к занавешенному загону со сцерхом и умудрился просочиться под полог. Ящер перестал мяукать, лежал себе спокойно и принюхивался. Вот и умница. Уже почти. Проверить ремни, подтянуть, подогнать, опустить стремена и прикрепить к узде поводья, до того скатанные в углу клетки. Вот теперь все сделано, можно выбираться.

А на площади возникла заминка. По дороге, не шагая, а скорее волочась между лошадей, двигался Хэбу УмПан: и отверженные становятся под руку кагана. Значит, шелковоименная Майне где-то рядом, в толпе. Туран принялся выискивать ее взглядом, мало обращая внимание на скривившегося Ырхыза и окаменевших лицами Кырыма и Урлака. А слов старика и вовсе было не разобрать за его кашлем, да и что особого отличного от произнесенного сегодня десятки раз иными наирэ, мог он сказать? Богат, отдает, Узда Золотая. Кто и как привязывал коней, Туран вообще не заметил. Обратил внимание только на то, как вцепился старик в протянутые ремни, дернул так, что Ырхыз пошатнулся. Но нет, не ответил ударом на оскорбление. Старик же заковылял к… Так и есть, вон она, темноглазая птица вечерних песен, далекая и одинокая под шестом с обрезанными конскими хвостами и шнурами, подвязанными в узлы.

А от Агбая так никто и не прибыл. Пусть и не разобрать отдельных шепотков, но ясно, что сплетаются они в единый плотный ком: побережные ханматы не встали под узду. И перекатывается этот ком по площади, прирастает новым ропотом.

Агбай не пришел, не пришел Агбай, Агбай, Агбай, Агбайагбайагбай…

И отдельное, робкое: Юым.

Пробежали по проходам распорядители, заворчали старшие кунгаев, подтопили шуршанием ножен и перестуком плетей ледяное ядро. Или только отсрочили выстрел?

— Аджа! — рявкнул Ырхыз, вскинул руку, сжал в кулак ладонь, словно схватил глупого крикуна за губы, комкая в горсти непокорные уста.

И площадь умолкла, только все пронзительнее скрипел вермипс. Под это скрип, как под музыку, вышел вперед Вайхе.

— Ясноокому кагану Ырхызу в руки отдаю я камчу благословенную, — зычно произнес он. — Зрел ту камчу в Понорке Понорков Всевидящий три на десять дней. Нынче будет чем усмирить твой табун, славный каган.

Ырхыз взял протянутую плеть и бегом спустился с лестницы, где разряженный слуга уже держал под уздцы коня чанкирой масти. Следом за каганом кинулись трое кунгаев, среди которых был и синий плащ.