Вор вне закона - Алов Константин

— Понятия не имею.

— Зато я знаю. Тебя везут на "Елочку". Это строгая спецзона из ведомства "Лесных исправительно-трудовых" колоний. Лесоповал и строительство. Специализируется на "разворовке" — развенчании авторитетов и перековке отрицал.

Невидимый собеседник закашлялся, прочищая битые туберкулезом легкие.

Лях, воспользовавшись паузой, задал вопрос.

— Зона козлиная?

— Козлиная, хуже не бывает. Душняк страшнее, чем на "Белом Лебеде". От мусоров паханом на "Елочке" полковник Медведь. Отрицаловку гладит, что асфальтовый каток. И в смотрящие подтянул зверя. В смысле грузина, лаврушника. Есть такой, Важа Лордкипанидзе. Кликуха Лорд. Называет себя вором.

— Он законный или ерш? — уточнил Лях.

— Какое там, законный! Апельсин! Воровской сан за бабки купил. А гонору — на трех законников хватит. По жизни — чистая сука. Собрал вокруг себя козлятник и отморозков из шерстяных. Сам процветает, а братву щемит в угоду мусорам. Здесь на больничке сходняк был. Правильные люди Лорда гадом объявили. Так он теперь трясется. Боится, что по его душу гнилую палач с заточкой придет. Потому новичков, особенно тех, кто с "Сучьего транзита" идет, особо тщательно проверяет. За полгода на "Елочку" от нас двое смотрящих ушли. Одного суки еще здесь, на транзитке, на перо поставили. А второго тамошний кум велел по беспределу опустить. Крепко у Лорда все схвачено.

— А я-то тут при каких делах? — не понял Лях.

— Тебе придется "Елочку" разморозить.

— Мне?! — Лях был поражен.

Он помнил, как во время его первой ходки несколько авторитетов разморозили "Силикатную". Но, во-первых, их было несколько, а во-вторых там и ситуация была совсем другая. Чтобы в одиночку разморозить зону строгого режима. да еще специализирующуюся на разворовке, про такое Лях никогда не слышал.

— Ты будешь не один, — словно прочитал его мысли незнакомец. — там есть правильные пацаны и честные люди. Но они до поры затихарились. Ждали малявы с решением схода. На прошлой неделе наши честняки отправили курьера на "Елочку". Маляву он в "непаленом гашнике" вез. Да, видно, не дошел. Может здесь, на транзитке, суки перехватили, тут их власть. А может и на "Елочке" замочили. Ты должен дойти и маляву братве доставить.

— Они могут и меня замочить? — философски предположил Лях.

— Могут. Но не должны. На тебя вряд ли подумают. Эта ходка у тебя только вторая, срок небольшой. Таких как ты много, всех как следует не прошерстишь. Да и везут тебя аж из Москвы. Здесь, на транзитке был недолго, только ночь переспал. Утром отправят, этап уже собрали. Нет, сильно подозревать тебя не будут. Держи маляву.

Лях принял закатанную в целлофан бумажную трубочку размером чуть больше спички.

— Будут шмонать, хоть во рту спрячешь, хоть в очко затыришь. Можешь проглотить. Текст такой, ты должен знать.

И незнакомец стал на память читать содержание воровского послания.

"Час в радость, братва, и мир Нашему дому! Привет всем людям достойным и честным арестантам! Дошло до нас, что на лесной зоне, известной как "Елочка", творится полный беспредел. Правильных людей щемят и гнобят, а козлы и суки процветают. И виноват в этом пиковый апельсин и опомоенный ерш, отзывающийся на погоняло Лорд.

Лорд снюхался с мусорами и крутит вагранку. Грев по арестантам не разгоняет, а крысит для себя и своих шестерок. Правильную братву прессует на душняке.

Мы, Воры, не можем терпеть такого беспредела. Объявляем Лорда гадом. Посему каждый честный человек, до кого дойдет Наше послание, обязан беспредельной суке Лорду пустить квас, заломать хребет или мочкануть его каким другим способом.

С почтением к честным арестантам. Бродяги…", — дальше идут погоняла.

Незнакомец едва успел дочитать, как снаружи в дверь ударили чем-то тяжелым.

— Отворяй, мразь блатная! — крикнуло несколько голосов. — Мы знаем, что ты здесь!

Незнакомец выругался.

— А вот и суки пожаловали!

Он неожиданно сильно толкнул Ляха в плечо и тот влетел в узкий чуланчик. В нос ударило затхлой сыростью, за спиной хлопнула дверь. С разбегу Лях ударился головой во что-то твердое и отключился.

В себя Лях пришел не скоро. Было темно. Он пощупал сначала себя, потом вокруг себя. Голова здорово болела, но, кажется, была цела. Он лежал среди ведер и тряпок. Лях вспомнил обстоятельства, при которых здесь очутился, и испугался, что потерял маляву. Но записка оказалась крепко зажатой в побелевшем от напряжения кулаке. Он поднялся и наощупь выбрался из чулана. В раздевалке никого не было. Лях заглянул в душевую и замер.

В душевой горела одна тусклая лампочка. Но и ее света оказалось достаточно, чтобы разглядеть картину сучьей расправы. Возле дальней стены под проходящей у самого потолка трубой висел человек. Пол и стены вокруг него были залиты кровью. Лях всмотрелся и понял, что тот висит на собственных кишках, тянущихся из распоротого живота. На правой руке повешенного не хватало указательного пальца. Лях догадался, что убитый и был незнакомцем, передавшим ему маляву.

Пошатываясь, Лях вышел из бани в общий коридор. Издалека послышались торопливые шаги. Это был надзиратель. Получалось, что вертухай куда-то отходил и только теперь вернулся. Очень странно. Он посмотрел на Ляха равнодушным рыбьим взглядом.

— Ну что, помылся? Тогда вперед, в камеру.

И отвел его обратно в клоповник.

Столыпинский вагон был набит под завязку, поэтому Ляха сунули в карцер, где уже помещался пожилой арестант из категории ООР — особо опасных рецидивистов. Вероятно это было сделано для того, чтобы не разлагать "случайно оступившихся" первоходов — наивных убийц, насильников и бандитов. Карцер представлял собой располовиненное по вертикали железной стенкой купе, также сплошь обшитое железным листом.

Погоняло у старика было — дед Матвей. В дороге Лях вел с дедом Матвеем долгие разговоры на разные темы, но чаще всего речь у них заходила о правильных понятиях. Дед хоть и не был вором в законе, но считался уважаемым и авторитетным арестантом. Поэтому Ляха удивили его слова.

Правда и Лях давно уже не был лопоухим пацаном, который слово "понятия" произносит с восторгом и восхищением. Он видел как сплошь и рядом сами законные воры нарушают понятия и требуют их соблюдения только тогда, когда им это выгодно. Об этом и зашел разговор.

— Я считаю, что на зоне без понятий никак нельзя, — сказал Лях. — Иначе чистый беспредел будет. Вот ты сам посуди, дед Матвей. ты дольше моего зону топтал, всякого насмотрелся. Где порядка больше — на черных зонах, где урки верховодят, или на красных, козлиных?

Дед Матвей покряхтел, ворочаясь с боку на бок, и не спеша начал:

— Базара нет, на красных зонах чистый душняк и беспредел. Но вот сами понятия… Сколько нормальных пацанов дуриком, ни за что в обиженку загнали! А что, обиженные, не люди?

Вот один раз ехал я как-то со старым вором в "столыпине". Я сам тогда молодой был, как ты сейчас. Со жрачкой тогда у нас напряг серьезный был. А тут на нижней полке два зека харчи выкладывают.

"Извиняйте, — говорят, — что мы вас не угощаем, но это потому как мы — пидоры опущенные". А мой сосед, старый честняк, запросто так к ним подсаживается и заявляет: "А это еще доказать надо". Я тогда к ним не присоединился, а теперь вижу — дурак был, потому и голодный в тот раз остался.

— Так по твоему выходит, что понятия не нужны? — с недоумением спросил Лях.

— Почему не нужны? Без понятий нельзя, — убежденно заявил дед Матвей. — Только главное понятие — по совести жить и человеком быть. А все эти правила дурацкие братва со скуки сочиняет, чтобы от безделья на хате башкой не тронуться. Вот мусора и рады. Сам посуди, ведь если бы не козлятник и петушатник, из кого бы менты себе стукачей да актив вербовали? Воры сами себя под корень переводят, ментам и делать ничего не надо. Один раз блатной на работу вышел — сразу стал мужиком, другому елду за ухо положили — "плотником" заделали, третьего опомоили и опустили насильно по беспределу — вообще в обиженку загнали. Обратно в правильное сословие дороги нет. И куда такому деваться? Только в козлы идти и бывших корешей, которые его продали, щемить. Я потому в цветную масть и не лезу. С незаметного меньше спросу.