Крымские тетради - Илья Вергасов

Недалеко от Чайного домика жил партизанский отряд - Акмечетский, которым командовал Кузьма Калашников. Мужик себе на уме, вроде и воюющий с врагом, вроде и нет. Говорят, что там были пограничники. Они вошли в состав отряда осенью, в дни, когда шло отступление наших на Севастополь. Вот они, мол, воюют, а Калашников их за это кормит.

Во всяком случае, такой слух тогда был, и Красников не знал, насколько он верный. Было ясно только одно: Калашникову соседство шумных севастопольцев не понравилось. Он пришел в отряд, колом подал Красникову суховатую ладонь, сказал:

- Выходит, что прибыли?

- Как видишь.

- Оно, конечно, без хвоста не обойдется.

- Что, не встречался с немцами? - рассердился комиссар Василенко.

Калашников надвинул на лоб серую кубанку и, что-то бормоча на ходу, скрылся за горкой, обсыпанной кизильником.

- Тугой, видать, мужик! - сказал Красников и тут же велел начальнику штаба установить с Акмечетским отрядом прочную связь, договориться о единой охране подступов к лесу.

В котлах варилось мясо, жарилось оно, наколотое на штык, партизанский кебаб.

Красников за несколько дней подтянул народ. Новый район казался безопасным, очень уж далеким от фронта. На самом деле фронт был не далее двух десятков километров и отчетливо прослушивался. Но партизаны, выйдя из кромешного ада, чувствовали себя так, как чувствует человек, возвратившийся из большого и шумного города в свое местечко, которое кажется ему чуть ли не пустынным уголком земли, хотя раньше таким не казалось.

Мясо, соль, сколько хочешь ключевой воды - не помрешь.

И желанный, нужный, как глоток воздуха, отдых!

Шутили:

- Много ли партизану надо: тепло, кусочек мяса да пудика два хлеба, хотя бы аржаного!

Тепла вдоволь - жадно палили костры. Мяса прибавилось - разгромили румынский обоз. Но вот насчет хлеба - увы! В глаза не видали. Говорили, у Калашникова есть мука. Обхаживали Кузьму Никитовича и таким манером, и другим, но жмотом он оказался.

Потом, правда, совесть заговорила, расщедрился Калашников и отвалил три мешка муки. Так это ж капля в море! Севастопольцев двести двадцать хлопцев, да балаклавцев за сотню. И все-таки затирку ели все.

Пули не свистят, каратели не кричат, собаки не брешут, связные с застав не бегут, чтобы доложить набившее оскомину: "Немцы!"

Одним словом, блаженные партизанские дни. Особенно они подняли дух начальника штаба Иваненко. Зашевелился он - аж пыль столбом. Брит, подтянут, даже щеголеват. Может и по команде "смирно" поставить, дать нагоняй за вольность младшего в обращении к старшему вроде: "Разреши, Иван Павлович!" или: "Чего расшумелся, Дмитрий Карпович?" Постепенно у партизан стало складываться определенное мнение о начштаба района. Верзулов так оценил Иваненко: "Активен в строю и трусоват в бою!"

Но "райские" дни продолжались недолго. Они вроде зимнего крымского солнца: распалится ярко, весело, по виду ни конца ему ни края, вдруг бац! - запеленается изморосью и утонет в облаках, которым долгие дни так ни разу и не щегольнуть синим просветом.

Враг точно установил, где находится Красников, что делается в отрядах, каково настроение партизан.

В окружающих селах распухали гарнизоны. Они уже усилились в два раза.

Помрачнел Иваненко и погнал всех на охрану. Караулы выдвигать стал поближе к долинам: район распадался на мелкие группы.

Немцы и это поняли и применили оригинальную тактику - дерзкую, надо сказать.

Вот возвращается группа партизан из караульной службы, никаких признаков опасности, лес свой, даже сойки-шнырялки не кричат. И вдруг: трах-тарарах-рах!

Кто ж это? Откуда, какая сила?

Раскусили позже, когда поймали пленного. Оказывается, немцы переняли наш метод - засады. Организовали так называемые ягдт-команды (охотничьи) из состава добровольцев головорезов. Один удачный выход - две недели отпуска, который можешь провести, если желаешь, даже в Германии. Недурная приманка! И на нее шли охотно - отбоя не было.

Удары таких команд ощутительны. А они умели бить, а главное - не боялись забираться даже в лесные дебри, в глубину ущелий.

Отвечали мы поисковыми командами, охотниками на охотников, но безуспешно: ягдт-команды имели отличных проводников.

Ко всему этому разбушевалась зима. Она стала не по-крымски лютой, день и ночь валил снег, похоронил все тропы. Вслед за снегом - ледяной ветер, а потом двадцатипятиградусный мороз. С треском отстреливались древние дубы.

Овечью отару не уберегли. Ее проспали часовые из Балаклавского отряда.

Тяжело стало. Нет тепла, хлеба, одежды. Ни одна боевая группа не могла выйти на операции: почти все тропы, ведущие к большим и малым дорогам, были заблокированы.

А, как известно, безделье - веревка на партизанской шее.

Почему же прекратились дерзкие выходы во вражеский тыл?

Голод, холод, блокада - это все понятно. Но был факт и психологический.

Вышли партизаны из смертельно опасного района, где каждый жил словно под петлей. А на Чайном домике в упор не стреляют, можно и костер распалить, сказать громкое слово, спеть даже. И получился нервный спад. Он был не менее опасен, чем налет ягдт-команд.

Это понимал Василенко. Понимал и Красников, но скорее умозрительно. Командир района считал, что есть предел человеческих возможностей, а комиссар утверждал: "А ты нашел этот предел? Человек неуемен".

У Чайного домика Василенко готов был дважды в сутки преодолевать снежные заносы и ходить на дороги; уверял, что никаких застав фашистских бояться не надо. С ним соглашались, пытались даже идти за ним, но ничего из этого не получалось. Это было похоже на буксовку колес на ледяной дороге. Все ни с места, подсыплешь под скаты песок, шагнешь чуток - и снова холостое вращение.

Комиссар ходил к Кузьме Калашникову. Какой там между ними разговор был - никто не знает. Можно только догадываться: осторожный командир Акмечетского отряда делал все, чтобы освободиться от шумного и беспокойного соседства.

Комиссар от встречи с Калашниковым ничего не добился. Без малого сутки он помалкивал. О чем же думал старый севастопольский рабочий? Может, о том, как в двадцатом году под началом Мокроусова налетал на Судак? Алексей Васильевич на белом коне в полковничьих погонах, его встречают судакские дамы, машут платочками, а он подгарцовывает на своем дончаке, только глаза ощупывают все сразу: и дам, и офицеров, отдающих честь, и свиней, барахтавшихся в канаве, и ленивый строй солдат, марширующих в переулке, и белый флаг, полощущийся под морским ветром. И неожиданный поступок партизана 3-го Симферопольского полка чуть не "угробил" удачный маскарад. Парень развернул знамя партизан и с криком: "Бей буржуев!" - кинулся на белых офицеров.