Соблазнить герцогиню - Эшли Марч

Какое-то время она стояла, затаив дыхание и напряженно прислушиваясь, ей ужасно хотелось услышать шаги мужа, хотелось, чтобы он сейчас вошел следом за ней. О, как же ее тянуло к нему… С каждым мгновением все сильнее и сильнее…

Но Филипп-то об этом не знал. Пока не знал. Когда же он раскусит ее и поймет, что она до сих пор любит его, что никогда не переставала любить, что всегда любила лишь его одного… О, тогда она окажется совершенно беззащитной!

Но может быть, это к лучшему? Действительно, зачем ей защищаться от Филиппа?

Если он изменился, то, конечно же, к лучшему. Тогда ей не придется от него защищаться.

Но ведь Филипп и три года назад признавался ей в любви, и она тогда поверила ему. Да, она поверила, а он, как потом выяснилось, обманул ее и предал. Именно поэтому ее сейчас одолевали сомнения…

Шарлотта со вздохом прикрыла глаза. Она ужасно устала от всех этих раздумий и сомнений. Хотя, казалось бы, ситуация была предельно простой…

Да-да, все очень просто. Она не могла отказаться от любви к Филиппу, не могла изгнать его из своего сердца, — так что с этим ей придется смириться. Но отдать ему по доброй воле власть над ней?.. О, это было бы глупо и непростительно. И этого ни в коем случае нельзя допустить.

Невольно вздохнув, Шарлотта отошла от двери. Филипп не пришел, и ей, наверное, следовало радоваться…

Она прошлась по комнате и вдруг замерла, уставившись на стену; она не верила собственным глазам.

— Нет-нет, все верно, действительно исчез… — пробормотала Шарлотта, тихо рассмеявшись.

Оказалось, что на стене справа от нее зияла пустота — портрет восьмого герцога Радерфорда, дедушки Филиппа, куда-то исчез. То есть, конечно же, было ясно: его убрали по приказанию Филиппа. Но почему он вдруг решил это сделать?

Осмотревшись, Шарлотта снова рассмеялась, увидев на своей кровати чулки и шарфы, когда-то служившие весьма неприличными украшениями портрета герцога. А на чулках лежал свернутый листок бумаги — очевидно, записка.

Каким же непредсказуемым стал ее муж… Он, должно быть, приказал, чтобы портрет сняли, пока они будут ужинать.

Шарлотта направилась к кровати и тут вдруг сообразила, что идет на цыпочках — как будто записка была адресована вовсе не ей и ее в любой момент могли забрать. Нервно рассмеявшись, она дрожащими руками развернула листок.

«Я бы хотел, чтобы ты надела что-нибудь из этого. Лучше всего — красные чулки с кружевом. Филипп».

Прижав записку к губам, Шарлотта опустилась на кровать. Было ясно, что это — вызов, вернее — намек. Намек был тонкий, но вместе с тем — совершенно очевидный.

Но как же ей реагировать? Сделать то, что ей ужасно хотелось, или все-таки сдержаться?

Шарлотта протянула руку к чулкам и отыскала красные с кружевом. Эти чулки ей всегда очень нравились, так как были весьма легкомысленными. И она частенько надевала их назло Филиппу — ведь ему они, наверное, не должны были нравиться. То есть не должны были нравиться на его жене, герцогине Радерфорд. Так почему же он сейчас просил ее надеть именно красные чулки?

«Нет-нет, не об этом мне сейчас надо думать, — сказала себе Шарлотта. — Гораздо важнее другое: хочу ли я их надеть? Вернее — смогу ли не надеть?»

Записка выпала из ее руки, но Шарлотта не заметила этого. Она еще долго сидела на кровати, и сердце ее гулко колотилось, а грудь бурно вздымалась и опускалась.

«Хочу ли я этого, хочу ли?!» — раз за разом спрашивала она себя.

Филипп вздохнул и запустил пятерню в волосы, уже и без того растрепанные. При этом он пристально смотрел на лист бумаги, лежавший перед ним на столе.

Как он ни старался, ему не удавалось подобрать слова, точно выражавшие его мысли и чувства.

Проклятие, у него ничего не получалось, хотя мусорная корзина рядом с его стулом была уже до краев заполнена его поэтическими стараниями.

— Может, «мягкий от света» заменить на «мягкий как ночь»? — пробормотал Филипп. — А впрочем, нет, нельзя. — Он вдруг заметил, что уже употребил это сравнение в самом начале стихотворения.

Откинувшись на спинку стула, Филипп выругался сквозь зубы и, сломав перо, отбросил его в сторону.

— Вот так-то лучше, — пробурчал он. — И пусть Байрон отправляется к дьяволу.

Он понимал, что ему следовало отказаться от этой затеи. Арфа прекрасно сделала свое дело, так что не было необходимости терзать себя поэтическими упражнениями. Но очень уж ему хотелось написать стихи для Шарлотты. К тому же он знал, что у него, в конце концов, получится — надо было лишь как следует постараться и набраться терпения.

Прошло два месяца с тех пор, как он нашел томик Байрона в гостиной их лондонского дома. Шарлотта скорее всего не читала его, так как страницы не сохранили аромата ее духов. Но Филипп, раскрыв книгу, вдруг представил, что видит, как она читает вслух стихи, и видит, как лучатся ярко-синим светом ее чудесные сапфировые глаза. Филипп быстро пролистал книгу, и ему казалось, что на него с каждой страницы смотрели глаза Шарлотты.

Именно тогда он и решил, что должен написать стихи. И почему-то вбил себе в голову, что Шарлотта снова полюбит его, если у него получится. Это походило на наваждение, но он никак не мог отказаться от своей безумной идеи. Филипп сжег свою первую стихотворную попытку, но раз за разом снова пытался хоть что-то написать. В конце концов, он решил: пусть стихотворение будет ужасным, главное — написать его. Возможно, Шарлотта, прочитав то, что он напишет, поверит в его любовь.

Но если неоднократные попытки написать стихи и научили его чему-либо, то лишь одному, оказывается, одурманенный любовью глупец мог страдать из-за того, что единственным английским словом, рифмующимся со словом «благородный», было явно лишенное романтизма «дородный».

Взглянув на свои руки, Филипп проворчал:

— Проклятые чернила… — И, вытащив из кармана носовой платок, стал вытирать чернила с пальцев.

Настроение у него было отвратительное, хотя ему следовало бы радоваться. Ведь день прошел весьма успешно, и было очевидно, что Шарлотта стала относиться к нему гораздо лучше. Теперь, когда она разговаривала с ним, в голосе ее проскальзывали даже нотки нежности, чего прежде он, конечно же, не замечал. Да и смотрела она на него совсем иначе — во взгляде ее были смущение и неуверенность, хотя она и пыталась делать вид, что ее совершенно ничего не волнует. Но он-то видел, что Шарлотта очень волновалась. И было ясно, что именно он — причина этого волнения.

Разумеется, и сам он сильно изменился, но в этом не было ничего удивительного. Ведь не мог же человек любить Шарлотту так, как любил ее он, оставаясь прежним.