Ускользающая мишень - Рамиль Ямалеев

— Анна Геннадьевна! — погрозил пальцем «бульдог». — Вы забываетесь…

— Мне кажется, что это вы забыли… — Аня выдержала паузу, — …что женщину сначала надо напоить кофе, дать ей возможность прийти в себя.

— Иди! — «Сенбернар» вдруг грубо толкнул ее в спину. — Напоить!.. Тебя сейчас так напоят, сучка!..

— Вы что?!

— Кому я сказал! — заорал он.

Вся напускная вежливость разом слетела с него. Теперь он был не в аэропорту, где нельзя поднимать лишнего шума, и даже не в машине. Теперь он находился дома и вел себя соответственно, не скрывая раздражения, которое его просто-таки переполняло.

— Спокойнее! Будьте мужчиной…

— Молчи, тварь! Говно! Мартышка! — «Сенбернар» ругался, не выбирая выражений, его глаза сверкали ненавистью. — Держи, мразь!..

И в лицо Ани полетела ее же сумка — она едва успела уклониться и подхватить ее.

«Бульдог» с нескрываемым любопытством следил за происходящим и не вмешивался, хотя Аня несколько раз взглянула в его сторону, надеясь, что тот прекратит издевательства.

— Замолчите!..

— А ну ступай вперед, говно! — заорал еще громче «сенбернар».

— Держите себя в руках!..

— Что?! — «Сенбернар» подскочил, замахнулся, намереваясь наотмашь ударить ее…

Этого Аня уже стерпеть не могла. Она нырнула под удар, перехватила руку и, не страхуя падающего, провела подсечку. «Сенбернар» со всего маху шлепнулся на ступени. Завизжал как ошпаренный.

— Больно? — поинтересовалась девушка. — Вот и мне не нравится, когда меня оскорбляют.

— Убью!!! — заревел мужчина, тяжело поднимаясь на ноги.

— Полегче, полегче, — заметил «бульдог», вставая между ними.

— Уйди! Я кому сказал — уйди! Я сейчас ей покажу!..

Аня презрительно усмехнулась:

— Отпустите его. Я могу повторить прием…

Перед ней распахнулась дверь одного из кабинетов. Она вошла, осмотревшись, опустилась на стул.

— А ну встать! — заревел «сенбернар» у нее над ухом.

Ну это уж слишком!

Она вскочила, развернулась, собираясь изо всех сил ударить мужчину по лицу. Но промахнулась — на этот раз «сенбернар» ловко увернулся, перехватил ее руку, пригнул девушку к полу. Несколько раз дернувшись, Аня замерла. Слезы бессилия душили ее. В это время «бульдог» аккуратно запер дверь, прошел в кабинет и уселся за стол. Участливо поглядел на нее.

Несколько секунд в комнате было тихо.

Боль стала нестерпимой, и Аня тихо попросила:

— Отпустите.

Державший ее вопросительно взглянул на «бульдога», и тот кивнул. Аню отпустили и подтолкнули вперед. Она замерла между двумя мужчинами, упрямо склонив голову и осторожно массируя кисть.

— Анна Геннадьевна, — задушевно начал «бульдог», — давайте познакомимся. Меня зовут Сергей Иванович. А моего коллегу — Петр Петрович.

Позади Ани скрипнула половица, она оглянулась, но ничего страшного не случилось — просто Петр Петрович уселся на стул. Теперь оба мужчины сидели, а девушка продолжала стоять.

— Ну и порядочки у вас! — наконец произнесла Аня.

— Каждому свое…

— Что вам от меня нужно?

— Анна Геннадьевна, — вновь задушевно. начал Сергей Иванович. — У нас же провинция. Жизнь спокойная, тихая, размеренная…

— Почему же провинция? Москва!

— Я имел в виду страну. Вся Россия — это огромная провинция, и живут здесь по неписаным провинциальным правилам. Одно из которых вы нарушили.

— Что я нарушила? Ничего не понимаю!

— Сейчас поймешь! — вдруг рявкнул Петр Петрович.

Аня косо взглянула на него.

— Нет, ребята, так не пойдет. Я вас прошу — разговариваем спокойно, без нервов. Без этих дешевых приемов: один хороший, а другой злой… Договорились?

— Вы его простите — не сдержался человек.

— Все! Забыли. Итак, что я нарушила?..

Сергей Иванович не успел сказать — в дверь постучали.

— Мы заняты! — громко крикнул он.

Стук повторился. Он стал более настойчивым.

— Я же говорю — мы работаем! — повысил голос Сергей Иванович.

Но человеку с той стороны двери было на это наплевать. Он продолжал стучать.

— Дьявольщина! Поди посмотри, что там случилось…

Петр Петрович выругался, тяжело поднялся и направился к дверям. Не успел он их распахнуть, как получил сокрушительный удар прямо в переносицу. Воистину сегодня звезды были против него!

В комнату ворвалось несколько сотрудников шестого отдела. Один из них, Кореец, тотчас выхватил из кармана «люгер» и навел оружие на Сергея Ивановича:

— Сидеть на месте!

Раздались тяжелые шаги, и в комнату вошел полковник Головач. Он сразу направился к сидящему за столом Сергею Ивановичу. Тот попытался было встать, но грозный окрик Корейца вернул его на место.

— Да, вам лучше оставаться на месте. Я полковник Головач, руководитель шестого спецотдела, — представился Анатолий Борисович. — На каком основании вы задержали моего сотрудника?

— У меня есть постановление!

— Где оно?

— Вот! — Сергей Иванович торжествующе протянул бланк с гербовой печатью.

Головач не глядя разорвал постановление.

— Он подписан самим министром! — прошипел покрасневший Сергей Иванович. — Вы ответите за самоуправство, полковник!

— Вряд ли, — усмехнулся Анатолий Борисович. — Через пятнадцать минут президент отправит правительство в отставку. И вашего министра в том числе. Насколько я знаю, у него почти нет шансов вернуться на прежнюю должность…

— Откуда вы знаете?! — воскликнул пораженный «грушник».

Полковник Головач усмехнулся:

— Профессия такая — знать все раньше остальных…

ЭПИЛОГ

Теплым солнечным утром на перрон старого провинциального вокзала лениво высыпала толпа встречающих. Только что объявили о приходе пассажирского, и теперь люди терпеливо стояли на платформе, вытягивая шеи, смотрели направо, в сторону семафора, ждали. День обещал быть жарким; зной набирал силу, иссушая, казалось, все вокруг; даже ветер, который время от времени вдруг налетал с невиданной дерзостью и приносил с собой то степной дух полыни, то запах угля, не давал желаемой прохлады.

Наконец поезд прибыл.

Неподвижная до сих пор толпа колыхнулась ему навстречу, и люди заспешили к вагонам. Матери пытались оттащить детей от края платформы, рядом с которой бесшумно катили останавливающиеся вагоны. Тишину провинциального вокзала вмиг нарушили радостные возгласы, приветствия, восклицания.

Кто-то, не обращая внимания на брань проводницы, выскочил прямо на ходу, не дождавшись остановки поезда, кто-то всхлипывал, не отрывая взгляда от родного лица, а какой-то долговязый пьяный мужик все бегал вдоль состава, толкал не обращающих на него внимания людей, размахивал пустой авоськой и хрипло орал:

— Наум! Ты где, Наум?!.

И было непонятно — то ли он кого-то ищет, то ли потерялся сам.

Почти одновременно с этим поездом на станцию прибыл и другой товарный. Крепыш тепловоз проволок на самый последний путь длинный состав с древесиной и нефтью. Тяжелые массивные платформы, огромные, заляпанные пятнами гудрона цистерны, грубо сколоченные стойки теплушек, и лишь последние вагоны обитаемые — старые, ржавые, с закованными в сталь решеток окошками.

Вагонзаки.

К решеткам припали десятки глаз: жадных, страшных, диких…

— Какая станция? — негромко спросил Рафинад.

— Станция… — ядовито усмехнулся кто-то. — Узнать бы, какая область!..

— Или страна! — тотчас пошутил другой. — А то увезут в Казахстан!..

— Куда бы ни привезли — всюду родина, — рассудительно заметил третий, и было непонятно, чего больше в его словах, любви или ненависти…

Вдруг прорезался тонкий, почти бабий крик:

— Падлы! Суки! Ненавижу!.. Но его не поддержали.

— Шлепни его, кто там поближе, — посоветовал сиплый голос.

— А-а-а! — забился в истерике зек, но вдруг смолк, словно кто-то залепил ему ладонью рот.

— Давно бы так…

— А вот я, думаю, братцы, что все еще не так плохо…

— Тихо! Едут вон… — прошелестело по вагону.

Подъехали «воронок» и несколько крытых брезентом грузовых машин. Не особенно торопясь, спокойно, даже как-то вяло солдаты окружили обшарпанный «Столыпин»[15].

Овчарки на коротких поводках выглядели сонно, не лаяли, а зевали, словно их только что разбудили.

Подогнав «воронок» ближе к вагону, стали выгружать первую камеру, но почему-то очень медленно. Рафинад находился во второй, где зеки, томясь ожиданием, негромко переругивались. Особо, правда, никто не выступал понимали, спешить некуда.

Сидящий за драку со смертельным исходом немолодой шахтер, весь черный от загара и въевшейся за годы работы угольной пыли, спокойно сидел на полу. Рафинад, подумав, тоже примостился рядом. Воздух в камере был спертый, тяжелый.