Первый из первых или Дорога с Лысой горы - Виктор Куликов

— У?

Давай, мол, решай вопрос кардинально. Тот, не самый уважаемый, побегав глазками, побегав с одного кулака на другой, робко решался:

— У! — и сердце скатывалось в пятки. По вполне понятной, говоря между нами, причине.

То есть, если в волосатом кулаке, на который он укнул, не оказывалось заветного камушка, если камушек оказывался в другом кулаке, то неугадавшии гражданин неандерталец незамедлительно, под ликующие крики остальных членов племени, получал дубинкой по нече-санной своей голове и максимум через час в зажаренном виде подавался на первое своим собратьям.

Ну что поделаешь? Такова была социально-политическая реальность неандертальского общества.

Ее можно и, наверное, нужно осудить. В первую очередь, естественно, потому, что слишком уж частое употребление в пищу себе подобных чревато кишечно-желу-дочными заболеваниями. Но напрочь отказываться от всех ее достижений тоже будет не очень умно. Вот мы и не отказались, позаимствовав у далеких пращуров принцип все той же игры «В какой руке?». То есть, смысл ее оставался и при свете нынешних софитов тем же, что и при свете первобытного костра.

Правда, каждому из лёхиных игроков предоставлялось не по одной, а по три попытки на угадывание, в каком из по-прежнему двух кулаков спрятана теперь уже не камушек, а позолоченная фишка с выдавленными на ней буквами ВКР. И за неправильный ответ никому дубиной по голове не стукали. Во всяком случае, в буквальном смысле. Зато в переносном…

Дело в том, что победители игры одаривались призами действительно сказочными. И все больше не из наших сказок, а из импортных. Если, к примеру, победителю вручали стиральную машину, то обязательно выдающую вместо запиханного в нее грязного белья — букет ароматных роз.

Если счастливцу выпадала туристическая путевка, то ни в коем случае не в Кустанайскую область в пансионат «Ласковая трясина», а в Таиланд. Да с семейным талоном на бесплатное посещение салона эротического массажа. Ну а когда выигравшему доставался супер-приз в виде автомобиля, то непременно такой длины и ширины, что на наших дорогах это авто занимало две с половиной полосы и вписывалось в повороты только с помощью трактора. Но сколько ж людей не могло заснуть по ночам, вспоминая эти призы, выигранные другими! Сколько крови пролито с искусанных от досады губ и локтей, глядючи на чужое везение! Как мечтали миллионы, миллионы людей по всей стране — в том числе, само собою, и в Твери — попасть в число игроков! Мечтали и не верили…

И вот игра проводится в вашем городе. Понимаете? Не по телеку, а живьем, в натуре. Здесь! Что случилось после того, как горожане узнали об этом? Ну конечно, конечно! Дворец спорта оказался в осажденном положении. Происходящее вокруг него напоминало штурм Измаила. Напоминало настолько, что подчас слышался хищный визг картечи, слышались азартное уханье мортир и леденящий душу звон сабель.

Но, слава Богу, ни одно из ядер в стены Дворца не угодило, а капризная картечь не задела ни одного из рвущихся в стеклянные двери поклонников Лёхи и его игры. И звонкая сталь не царапнула ничьей щеки. Слава Богу.

Если бы не сверхусиленные кордоны милиции, если бы не приданные им две роты солдат внутренних войск, если бы не молчаливые крепыши в спортивных костюмах, загадочным образом появившиеся во Дворце и энергично помогавшие милиционерам, стеклянные двери парадного входа главной спортивной арены города, а также и двери обоих служебных входов, без сомнения, были бы снесены в считанные минуты, и толпы жаждавших своими глазами увидеть Лёху ворвались бы в холл, заполнили бы и трибуны, и паркет, занявший место льда, и распёрли Дворец так, что треснули б стены, рухнула б кровля.

Однако солдатам, милиции и удальцам в спорткостю-мах удалось сдержать натиск поклонников игры и установить некоторый порядок у входа. В холл пропускались только счастливцы, предъявлявшие вместо нормальных билетов картонки с единственным словом — «Пора!»…

Главный менеджер Дворца Элизабетта Юрьевна Бюстова была человеком, закаленным в боях с наседающей публикой и изворотливыми безбилетниками. Но и ее нервы не выдержали картины творившегося в тот день перед входом.

Нервы Элизабетты Юрьевны не выдержали, воздуха в холле ей стало не хватать, шестеренки в железном сердце заело, и главного менеджера пришлось почти уносить в медпункт, где сразу запахло нашатырем, на столе появился стакан воды, нитроглицерин и еще какие-то лекарства, знать названия которых лучше не надо.

Пока Элизабетту Юрьевну приводили в чувство, представление на арене началось, и восхищенный гул зала волнами накатывал на медпункт, где обычно происходящего на трибунах слышно не было.

Вернувшаяся в нормальное состояние перманентной озабоченности менеджер забеспокоилась:

— Что это они там так расшумелись?! — она села на покрытой белым лежанке.

— Вам полежать еще надо! — попыталась остановить ее медсестра.

Но Элизабетта Юрьевна только мотнула головой:

— Менеджеры умирают стоя.

И не слушая причитаний сердобольной женщины, не обращая внимания на ее уговоры остаться, решительно вышла из комнатки медпункта и направилась к выходу на трибуну. Медсестра же семенила следом со своими склянками в руках. И склянки эти чуть было не пригодились снова. Потому как выйдя на второй ярус, оглядевшись, Элизабетта Юрьевна тут же левой рукою схватилась за грудь, а правою уперлась в стену. Благодаря чему только и не упала. Еще бы! Перспектива ей открылась поразительная.

Трибуны, знакомые Элизабетте Юрьевне до самого последнего кресла, не заканчивались теперь третьим ярусом, а вздымались дальше и вверх еще как минимум на пять. Отчего зал Дворца превратился в некий каньон.

А потому показались трибуны главному менеджеру чужими и незнакомыми. И обожгли сердце едкою неприязнью. Какую вызывает обычно предательство, совершенное лучшим другом. Трудно было тут не схватиться за сердце, не пошатнуться, не растеряться.

Но Элизабетта Юрьевна на сей раз показала себя женщиной сильной и на подсунутые ей под нос склянки только поморщилась. Вдохнув глубоко и целеустремленно, она приняла вертикальное положение и устремила свой взгляд прочь с переполненных трибун на сцену. А там, на сцене, царил и властвовал Лёха Драндуля. У него, собственно, было и полное имя, и даже отчество. Но влюбленные поклонники называли ведущего только Лёхой. Тем самым приближая его к себе, а себя поднимая к нему. Шустрый толстячок с отвислыми, но всегда идеально выбритыми щеками, Лёха излучал жизнелюбие, кругосветный оптимизм и веселость, омрачить которую, казалось, не могло ничто и никогда.