Полуночный лихач - Елена Арсеньева

Дебрский молча протянул руку, но Алик не спешил открывать сумку, висящую через плечо:

– Извините. Сначала я бы предпочел получить деньги. Если помните, мы договаривались именно так: утром деньги – вечером стулья. Вы заказывали шесть снимков – вот и заплатите мне девяносто долларов с учетом такового же аванса. Мы договаривались, – с нажимом повторил он, – что заказ оплачивается в любом случае. А то была у меня история, когда клиентом за те три дня, что я печатал фотографии, вдруг овладели пуританские настроения. Он даже с женой развелся, когда посмотрел со стороны на свои любовные семейные игры! Но это ладно, это его личные проблемы, но мне-то он при этом не заплатил ни цента! Поэтому я теперь работаю с частичной предоплатой – и не отдаю заказа прежде, чем получу остальное!

Господи, какой болтун… У Дебрского в висках заломило от картавой скороговорки Алика. А хуже всего, что он, сразу вспомнив, что такое доллары, не мог сообразить, как они соотносятся с рублями. Потому что не было у него никаких долларов!

– Я же вам говорил, что попал в аварию, – сказал он как мог спокойно. – И все, что было при мне, сгорело. Могу расплатиться только в рублях, если подскажете, какой теперь курс.

Смуглое лицо Алика разочарованно вытянулось.

– Ну, ребята… – протянул убито. – Мы ведь железно договаривались насчет оплаты в у.е.! Хотя ладно, что с больными спорить. Давайте две тысячи триста сорок – и чао.

– Две тысячи триста сорок – чего? – недоверчиво уточнил Дебрский. – Рублей, что ли?

– Можно и долларов, – усмехнулся Алик. – Только ведь вы говорите, что они все огнем сгорели.

Антон даже зажмурился. Две тысячи триста сорок рублей за шесть фотографий?! Нет, это только половина суммы – значит, за три. А всего, получается, должно быть уплачено четыре тысячи шестьсот восемьдесят, что, очевидно, соответствовало ста восьмидесяти долларам.

Он был так ошеломлен громадностью суммы, что даже не испытал удовольствия от скорости, с какой в его голове прокручивались цифры, умножаясь, делясь и складываясь.

Ни хре-на из дома пишут! Вот это курс! Вот это поддержка заокеанских империалистов, называется! Да и Алик очень не хило оценивает свой труд. Что ж там за фотографии такие, на бумаге с золотым обрезом, что ли?! Или вообще на золоченых пластинах отпечатанные?!

Но хуже всего другое. Если из своих трех тысяч он отдаст две триста сорок, то у него в кармане останется шестьсот шестьдесят рублей. Опять-таки не помня цен, он нюхом чуял, что деньги это не просто несерьезные, но даже и никакие. А ведь впереди похороны и все такое! Нет, Алик явно переоценил клиента. Вот сейчас Дебрский откроет перед ним дверь – и пусть валится вместе со своими семейными портретами с золотым обрезом!

Он уже привычно кашлянул, чтобы сказать Алику именно это, только более доходчивыми словами, однако поймал грубость на кончике языка. Почудилось, словно откуда-то высунулась змеиная головка и ужалила в самое сердце. Это было любопытство, и оно просто-таки вцепилось в Дебрского своими острыми зубками, грызя его и словно бы шипя при этом: «Тебе нужны эти фотографии! Нужны! Забери их! Они помогут тебе вспомнить то, что ты забыл!»

Он пожал плечами и сказал:

– Ну ладно. Давайте.

Лицо Алика озарилось такой откровенной радостью, что Дебрский не мог не усмехнуться.

Алик сунулся в сумку, а Дебрский напрягся, вспоминая, куда же он перепрятал деньги, найденные в фотоальбоме. Ах да, вот сюда, в карман куртки, висящей на крючке возле двери.

Он сунул руку в карман и замер, подняв брови.

Да что это, опять провалы в памяти начались, только теперь стираются уже и новейшие эпизоды? Он помнил, он совершенно железно помнил, что спрятал пакет во внутренний карман с левой стороны. Однако ни слева, ни справа, ни в каком другом кармане денег не было!

Дебрский охлопал себя ладонями. Кинулся в комнату и опять вытащил тот приметный альбом с огромными розами на обложке. Нет… и там нет никаких денег!

И вдруг его осенило. Но догадка была не из тех, которые способны порадовать человека. Такие догадки убивают наповал!

Дверь… О господи, да ведь он же не запер дверь, когда пошел встречать Алика! И в эту самую минуту какая-то сволота сунулась в брошенную без присмотра квартиру, быстренько обшарила то, что плохо лежит, вернее висит, и растворилась в тишине подъезда вместе с его последними деньгами.

– Какие-то проблемы? – тревожно сказал Алик, мгновенно почуяв неладное.

– Да, – непослушными губами пробормотал Антон. – Кажется, меня обокрали!

Алик мгновение смотрел на него, потом его рот презрительно скривился.

– Да, Дебрский, это уж точно вы! – сказал, точно выплюнул. – Эту лживость отчаянную я в вас разглядел с первой минуты. И жмотство – такое убогое жмотство! Придумали бы что-нибудь получше. Обокрали его, видите ли! Да ты сам себя когда-нибудь обокрадешь, точно тебе говорю.

Алик открыл пакет, который держал в руках, и вытащил три прямоугольных квадрата – каждый в отдельном белом конвертике. Небрежно швырнул на пол:

– Прошу! Наслаждайтесь! За это уплачено – так получите, нам вашего сексуального маньячества не нужно. А когда надумаете выкупить остальное – звоните. Только, как мы и договорились, на ваш товар процентики будут набегать!

И вылетел за дверь, затарабанил ногами по ступенькам, словно ему противно было даже войти в лифт, в котором пять минут назад он поднимался вместе с Дебрским.

Антон какое-то время постоял, сосредоточенно глядя на дверь, потом методично запер ее.

Оскорбления Алика скатились с него как с гуся вода. Пропажа денег – вот это был удар! Кажется, никогда в жизни он не чувствовал себя таким одиноким и несчастным, таким опустошенным – даже в ту минуту, когда рыжий Федор Иванович рассказывал ему про Антона Дебрского, а он с ужасом думал, что не помнит этого человека… не помнит себя.

«Как же я теперь буду жить? – подумал он с детской растерянностью. – Вот закончатся продукты в холодильнике – и что тогда?»

И все из-за этих фотографий!

С ненавистью сгреб конверты с пола и ринулся на кухню – немедленно изорвать в клочки и выбросить в мусорное ведро, но тут один конвертик сам собой приоткрылся, и Дебрский увидел краешек снимка. И шатнулся к стене, словно получил не слабый тычок в грудь.

Хотя нет, не в грудь. Его огрели по лбу, и не чем-нибудь, а тем самым пресловутым обухом… Пальцы тряслись так, что он не сразу смог вытащить из конверта снимок, чтобы рассмотреть его во всей красе.

Там были двое: мужчина (Дебрский узнал себя прежнего, до аварии) и женщина. Они лежали на черном шелковом, скользком даже на вид покрывале на широчайшей кровати. То есть лежала женщина, а мужчина стоял над ней на четвереньках, головой к ее ногам, жадно – это было видно по всей его позе! – поедая банан, торчащий из ее лона. Рот женщины тоже был занят: она впивалась в сладострастно напряженный мужской орган. Голова ее была повернута на камеру, так что фотограф виртуозно запечатлел лицо, искаженное судорогой исступленного наслаждения.