Новая хронология и концепция древней истории Руси, Англии и Рима - Г. Носовский

Напомним, что угличская трагедия теснейшим образом связана с именем Шуйского. ОН ЛИЧНО РАССЛЕДОВАЛ угличское дело, как следует из документов. И что же мы видим? Скрынников откровенно пишет: «Давно возникли подозрения насчет того, что подлинник „углицкого дела“ подвергся ФАЛЬСИФИКАЦИИ. Даже при беглом осмотре бросаются в глаза следы его поспешной ОБРАБОТКИ. Кто-то разрезал и переклеил листы „обыска“ (следственного дела), придав им неверный порядок. Куда-то исчезло начало» ([61], с.70).

«Следствием в Угличе руководил князь Шуйский. И следователей смущало то, что Шуйский НЕСКОЛЬКО РАЗ МЕНЯЛ СВОИ ПОКАЗАНИЯ» ([61], с.72).

Более того, «существует мнение, что сохранившиеся угличские материалы являются беловиком, составленным в Москве. Черновики допросов в Угличе не дошли до наших дней» ([61], с.71). Таким образом, вся «угличская история» могла быть попросту написана в Москве.

Скрынников резюмирует: «Есть основания утверждать, что угличский источник стал жертвой ретроспективной оценки событий» ([61], с.72).

Боярский заговор против царя Бориса

Мы не будем подробно повторять известную историю прихода Дмитрия («Лжедмитрия») к власти. Подчеркнем лишь, что это был явный боярский заговор против царя Бориса. Его отравили. «13 апреля (1605 года — Авт.) он в час дня находился в думе, потом обедал, и едва встал из-за стола, почувствовал себя дурно. Затем хлынула кровь изо рта и носа и он наскоро был пострижен в монахи под именем Боголепа, а через два часа умер» ([3], т.2, с.113–114). Это была вторая (и на этот раз успешная) попытка бояр свергнуть царя Бориса. Во главе заговора стояли те же люди: Шуйские, Голицыны, Романовы. Как показали дальнейшие события, царевич Дмитрий был для них лишь орудием в этой борьбе. Меньше чем через год те же люди попытались его убить и, как говорят нам историки, действительно убили (с чем мы не согласны; см. ниже). Царем стал Шуйский, который уже давно рвался к власти.

«Лжедмитрий» — настоящий царевич Дмитрий, сын царя Ивана

Воспитанные на стандартном «романовском» курсе русской истории, мы обычно глубоко убеждены, что «Лжедмитрий» был действительно самозванцем, неким Гришкой Отрепьевым. Историки романовской эпохи настолько часто и упорно твердили об этом, что теперь это уже кажется самоочевидным. Ниже мы скажем — для чего это им было надо.

Но то, что вроде бы так «очевидно» сегодня, спустя почти четыреста лет, было почему-то совсем не очевидно современникам «Лжедмитрия».

В самом деле, с самого начала борьбы Дмитрия за престол, ВСЕ, КТО ЕГО ВИДЕЛ, ПРИЗНАВАЛИ В НЕМ ЦАРЕВИЧА. И польские аристократы, и польский король, и русские бояре, и крупные стечения народа в Путивле и других городах и, наконец, ЕГО СОБСТВЕННАЯ МАТЬ — царица Мария Нагая (к этому времени — инокиня Марфа). См. [61],[3]. Находясь еще в Путивле, Дмитрий «рассылал повсюду грамоты, призывая русский народ под свои знамена. В его руках находилось 18 городов и население в 600 верст с запада на восток признавало его действительным царевичем. В Путивль Димитрий вызвал настоящего Отрепьева и показывал его народу» ([3], т.2, с.113).

«Первым делом по прибытии в Москву, Димитрий принял меры по возвращению матери инокини Марфы из заточения» ([3], т.2, с.116). Оказывается, еще при царе Борисе она была опрошена и заявила, что сын ее жив, после чего она была заключена в Троице-Сергиеву Лавру под строгий надзор ([3], т.2, с.116). Дмитрий встретил в Москве свою мать при большом стечении народа. «Никто теперь не сомневался, что на московском престоле настоящий сын царя Ивана. Инокиня Марфа была помещена в Вознесенском монастыре и была окружена исключительными заботами. Димитрий бывал у нее каждый день и оставался по несколько часов» ([3], т.2, с.116). Более того, оказывается еще и раньше, до бегства в Литву, Димитрий тайно встречался со своей матерью Марией Нагой в монастыре на Выксе. Об этом говорит известная летопись «Иное сказание» ([61], с.159). Эти сведения Скрынников, конечно, расценивает как «совершенно фантастические» ([61], с.159). Мы же тут ничего фантастического не видим. Так оно и было. Наша концепция ставит все на свои естественные места.

Романовы — авторы версии о самозванстве Димитрия. Зачем им это потребовалось?

То, что мы сейчас объясняем, — вроде бы лежит на поверхности. Почему же историки отказываются верить всем этим многочисленным утверждениям современников (о том, что Дмитрий — настоящий сын царя Ивана) и объявляют всех очевидцев либо обманутыми простаками, либо притворщиками? Вспомним, что русская история окончательно писалась при Романовых. Романовы специально объявили Димитрия самозванцем и «Лжедмитрием». Зачем? Ответ очень прост. У Дмитрия, ставшего царем и имевшего царское происхождение, оказывается, БЫЛ СЫН. Романовские историки называют его «воренком». После гибели Дмитрия ему должен был наследовать его сын. Но Романовы сами рвались к власти. Они узурпировали престол еще при живом сыне Дмитрия. А, следовательно, избрание Михаила Романова царем было попросту НЕЗАКОННЫМ: ведь был еще жив сын настоящего предыдущего царя Дмитрия. Единственный выход для Романовых из создавшегося положения — объявить этого Дмитрия «самозванцем». Что и было сделано. Правда, оставалось еще одно препятствие: живой сын Дмитрия. Проблема была решена очень просто. Романовы повесили его на Спасских воротах.

Краткие итоги нашей реконструкции:

1) Романовы узурпировали власть, после чего убили сына царя Дмитрия — законного наследника.

2) История этой эпохи писалась уже после. Писалась она Романовыми.

3) Объявив Дмитрия «самозванцем», Романовы убивали сразу двух зайцев. Во-первых, они скрыли незаконность избрания Михаила Романова. Во-вторых, они избежали обвинения в цареубийстве (если Дмитрий «самозванец», то убийство его и его сына цареубийством не является!).

Это — действительно сложный момент русской истории. А для Романовской династии это — узловой пункт. Романовы нуждались в доказательстве законности своего воцарения на троне. И они решили эту задачу вполне понятными и доступными им средствами.

Конечно, сначала убедить удалось далеко не всех. В Польше, например, в XVII веке были еще распространены произведения, выставлявшие Михаила Федоровича Романова в неприглядном свете. В частности, его называли почему-то не царем, а «вождем Федоровичем» ([27], с.414). Его называли также «ПРОЗВАННЫМ великим князем», т. е. НЕНАСТОЯЩИМ (см. там же). Ясно, что Романовым нужно было задушить в зародыше все эти неприятные для них свидетельства современников. И действительно, «в начале 1650 года царь (Алексей Михайлович Романов — Авт.) послал в Варшаву послом боярина Григория Пушкина с товарищами. Его царское величество, — говорил он (Пушкин — Авт.), — требует, чтобы все бесчестные книги были собраны и сожжены в присутствии послов, чтобы не только слагатели их, но и содержатели типографий, где они были печатаны, наборщики и печатальщики, а также и владельцы местностей, где находились типографии, БЫЛИ КАЗНЕНЫ СМЕРТЬЮ» ([27], с.416).

Боярский заговор и убийство царя Дмитрия, «Лжедмитрия I»

Выше, при изложении нашей реконструкции, мы остановились на том, что царевич Дмитрий был возведен на престол в результате боярского заговора (свергнувшего царя Бориса). Однако бояре рассматривали царевича лишь как промежуточную фигуру. Главой заговора был Шуйский. Именно он и стремился к власти. Поэтому царевич Дмитрий явно стал мешать. Вскоре после венчания Дмитрия произошел дворцовый переворот. Считается, что в результате Дмитрий был убит.

На престол вступает Василий Шуйский.

В этом заговоре Романовы выступили, по-видимому, на стороне Шуйского, так как Федор Романов (будущий патриарх Филарет), возвращенный из ссылки, был назначен московским патриархом.

Зачем сожгли тело «Лжедмитрия I»?

На Руси покойников в то время не сжигали. Ни друзей, ни врагов. Не было такого обычая. А вот после гибели «Лжедмитрия I», его тело зачем-то СОЖГЛИ. Событие это — уникально для тогдашней русской истории. Зачем потребовалось сжигать тело человека, занимавшего престол? Пусть даже врага. Над трупом врага могли надругаться, выкопать из могилы и т. п. Но сжигать?

А дело было так.

Из дворца был вытащен труп «Лжедмитрия». «Труп был до того обезображен, что не только нельзя было распознать в нем знакомых черт, но даже заметить человеческого образа. У Вознесенского монастыря толпа остановилась и вызвала царицу Марфу. „Говори, царица Марфа, — твой ли это сын“, — спрашивали ее. По одному известию, Марфа отвечала: „Не мой!“ По другому она сказала загадочно: „Было б меня спрашивать, когда он был жив; а теперь, как вы убили его, уже он не мой“. По третьему известию, сообщаемому в иезуитских записках, мать на вопрос волочивших труп, сначала отвечала: „Вы это лучше знаете“, — а когда они стали к ней приставать с угрожающим видом, то произнесла решительным тоном: „Это вовсе не мой сын“» ([21], с.273–274).