Акума, или Солнце мертвых - Александр Евгеньевич Белых

маска. Когда Миша наносил себе макияж для спектакля, в зеркале он видел эту смертную маску. Черные щелки глаз, длинные, как прорези, сквозили смертным ужасом. Над ними линия бровей вразлёт. Топорщились тёмные волоски. Вдруг что-то живое! Мишка узнал в этом чуждом ему лице только Женькины губы. Всё, что осталось от него живого. Искусанные, яркие, красные губы. Живые, измученные. Из глаз Мишки прямо в щель Женькиных губ внезапно скатилась жгучая слеза, потом другая. Губы у мёртвого заблестели, оживились, будто улыбка прокрадывалась по его лицу. Мишка ощущал тяжесть и неизбежность слёз. Глаза его плакали крупными слезами. Он склонился и поцеловал эти губы, не успев ощутить ни их жар, ни их холод. Только влажность. Это была влага Мишкиных слёз. Кто-то молвил: «Не презирай слезы. Плачь о грехах брата. Слёзы положены уму».

Со вкусом смертного поцелуя он пройдёт сквозь долгую жизнь. Когда он вспоминал этот поцелуй, его охватывало зарево стыда. Ещё он почувствовал, как его подбородок коснулся воротничка, который прикрывал прострел на подбородке Женькиного трупа. Другая пуля прошла сквозь голову. Стреляли из жакана. Арестовали восемнадцатилетнего сына начальника политотдела Тарасова, который нигде не работал, нигде не учился, зато был метким стрелком. Мишка не верил, что он был убийцей Женьки. Причины этой жестокой расправы никто не узнал. Мать непрестанно целовала руки сына, причитала и рыдала в голос. «Мальчик, мой мальчик, сынок, за что тебя эти ироды, за что мне это горе!»

Мать оглянулась по сторонам, кого-то ища глазами среди пугливых лиц мальчишек и девчонок. «А где Миша? Мишка-то здесь? Ну, тот, который с ним за одной партой сидел?» Кто-то толкнул локтем его в бок, и Мишка, сглатывая комок в горле, еле выдавил из себя: «Я, это я сидел с ним…» Мать впялилась на лицо Мишки, обрушилась рыданиями. «Не успела поставить сыночка на зелёную ветвь», – причитала она шепотом. Мишкины глаза уже были сухими, только зубы выдавали его ужас. Он поддался её рыданиям. Мёртвое лицо Женьки с пустыми глазницами гипнотизировало его по ночам, не оставляло в покое днём, мерещилось в чужих лицах.

«Порхал снег, падали сумерки на труп мертвеца…» – думал Миша. Ум его пытался абстрагироваться стихами от разумной реальности. Веточки можжевельника весело хрустели под ногами. Как свежо они пахли! Мишка вдыхал можжевеловый аромат, проникающий по нейронным сетям вглубь его сознания, в котором рисовался образом надежд и ожиданий большой город. Гроб из белых досок, без материи, сопроводили до железнодорожной станции Исакогорки, погрузили в товарный вагон, с лязгом задвинули задвижку на дверях. Всё. Непонятно, что делать дальше. Поезд еще стоял на вокзале, когда люди стали расходиться. Мать осталась одна, сжимая руку друга её сына, Мишки Кралечкина…

41

Молодой человек обнял сгорбленную женщину. Они постояли молча, тягостно. Простились, наконец. Затем он торопливо вошёл в вагон…

Михаил Кралечкин не заметил, как напротив него устроился пассажир. Вагон тронулся, заскрипели колёса, поплыли назад строения, смешно двигались люди и собаки, будто киноплёнку прокручивали с конца. Полетели птицы назад. Реальность пребывала в двойственном разнонаправленном движении. Попутчик улыбнулся. На лице его было умиротворение.

– Ну, вот и в путь! Ну, вот и славно!

Попутчик, глядя в окно, что-то пролепетал, сам себе на уме. По перрону пронесли на плечах гроб. Вагон медленно поплыл вдоль перрона. Кралечкин проголодался, у него засосало под ложечкой. Попутчик достал из авоськи снедь: туесок с квашеной капустой, пирожки со снытью, кусок варёного сала с хлебом. Вынул шкалик водочки.

– Евгенислав, – представился попутчик. – Угощайтесь!

– Михаил, – представился Кралечкин, – Спасибо, с удовольствием. Проголодался.

– Ещё бы! У вас, Михаил, красивая рубашка. Такие рубашки называют гавайскими…

– Нет, это китайская, шёлковая рубашонка. Шёлк плотный. Пощупайте! Не линяет. Синий цвет мне очень нравится. Видите, на ней горят фонари с иероглифическими благопожеланиями. А камелии да пионы, кажется, излучают аромат восточной поэзии, помните, у Ахматовой: «Я друга до Балина провожаю, плывут по небу стаи облаков, разлука ранит душу…» Эту рубашку мне подарил один бедовый человек с любопытной буддийской судьбой. Он говорит, что был советским астронавтом, что его забыли на орбите. Словно дворняжка Лайка, он бороздил околоземное пространство на международном космическом корабле «Ulysses», за который легко было принять обычный советский пылесос «Ural». Его феноменальная фантазия умиляла меня до слёз, как Максима Горького, когда его обманывали большевики, клянча деньги на революцию. Я плакал. Его космическая станция упала в Сарматский океан, подняв цунами, которые <Нрзб>. Месяца три-четыре барахтался в водах мирового океана, словно ахматовская «Интермедия» в бутылке, прибился к острову, состоящему из мусора, что выбросила наша цивилизация, и зажил там припеваючи, как <Нрзб>.

«На фуфловой лодочке я плыл сквозь океаны вод, а на встречу плыл зелёный кашалот…» Сначала питался полудохлой рыбой и другими отбросами фастфуда. Случилось ему побороться с чудовищем Cthulhu, съел его. Врёт, конечно, без запинки, но я ему верю. Ведь верим мы в лунную эпопею американцев! Он пел хвалу океану, поэтому океан даровал ему спасение. Самое страшное было для него бороться с мухами. Жизнь наладилась. Потом его подобрало аргентинское судно под каким-то африканским флагом. Его доставили в порт Мар-дель-Плата, некоторое время Океанов околачивался там нелегально, страдал за правду, пьянствовал и бродяжничал, пристрастился к марихуане в ночном парке; ночевал в заброшенном склепе среди семейных гробов, это на кладбище монахов ордена Реколета в Буэнос-Айресе. Говорит, что его склеп соседствовал со склепом святой Эвиты Перон, подружился с портеньо, вступил в партию перонистов, побывав с ними на барбекю. Он даже проводил в последний путь Адольфо Биой Касареса. Читали его роман «Сон о героях»? Моя подруга его переводила El sueño de los héroes. О его смерти Океанов узнал из газеты «Clarin», когда читал под платаном толстушку в кофейне в Палермо, у Ботанического сада, на улице Санта Фе, где вздрагивает от проезжающей подземки горячий асфальт. Мимо проходила стареющая седовласая Артемида цветастой юбке в сопровождении стаи льстивых разномастных котов и кошек, у которых хвосты торчали verdaduramente. Да, спустя две недели после того, как Океанов оказался на солнечных берегах мутной Параны, где в камышах шарили зеленоглазые кошки, маленькие орды, мальчишки-путаны, а колибри лакомились нектаром из бутонов камелий, с ним много вещей случилось… А теперь этот Океанов пасётся у меня на вольных хлебах, я сдаю ему квартиру в Мурино, за небольшие деньги, пока я буду в деревне, ему ведь не привыкать мыкаться по залавкам грязного Ла Бока… Ох уж и поносила бедолагу весёлая судьба! Сам я такую судьбу не вынес бы