Уто - Андреа Де Карло

ВИТТОРИО: Он уже трахнул тебя или еще нет?

МАРИАННА: Ты совсем сошел с ума.

ВИТТОРИО: Ну а ты, конечно, святая? Скажи мне, что ты в нем нашла? По-моему, ты просто ослепла. Превратилась в одержимую фанатичку. Выбрала себе в наставники мальчишку, панка, почти уголовника, который отравляет жизнь нормальных людей.

МАРИАННА: Мне жаль тебя!

ВИТТОРИО: И мне – тебя! Ты несчастная жертва, которую утопили в море пустословия. В море бессмысленных улыбок и бессмысленных поступков. Жертва бесконечного понимания всех и вся.

МАРИАННА: Перестань кричать!

ВИТТОРИО: Я кричу потому, что мне осточертело это слащавое долготерпение. Не хочу, чтобы мне давили на мозги и трепали нервы, мешали делать и говорить то, что мне хочется. Мне осточертело говорить шепотом.

МАРИАННА: Ты разбудишь его.

ВИТТОРИО: Да мне плевать тысячу раз! Он сломал нам жизнь, а ты хочешь, чтобы я думал, разбужу его или нет?!

МАРИАННА: Это не он сломал нам жизнь.

ВИТТОРИО: А кто тогда?

МАРИАННА: Ты сам! Это ты так и не смог очиститься от всех своих грязных помыслов.

ВИТТОРИО: Вот как?

МАРИАННА: Ты грубый и бесчувственный. Ты страшно приземленный и не способен ни на что возвышенное.

ВИТТОРИО: Вот как?

МАРИАННА: И тебе совершенно нечего здесь делать.

ВИТТОРИО: Нечего делать в этом доме?

МАРИАННА: Да, в этом самом доме.

ВИТТОРИО: Хотя я сам его строил? И вложил в него всю свою душу?

МАРИАННА: Построить дом – этого мало. Главное, как ты в нем себя ведешь.

ВИТТОРИО: А как я в нем себя веду?

МАРИАННА: Ты полон злобы, Витторио. Ты старался измениться, но не смог.

ВИТТОРИО: А не ты ли сама сотни раз говорила, что за эти годы Я стал другим человеком? И тебе это кажется просто чудом…

МАРИАННА: Я принимала желаемое за действительное. Это оказалось неправдой.

ВИТТОРИО: А какова правда?

МАРИАННА: Что ты ничего не понимаешь. Что отравляешь все самое красивое и чистое своими подозрениями, ревностью и нытьем.

ВИТТОРИО: Следи за своим тоном.

МАРИАННА: А ты сам каким тоном разговариваешь?

ВИТТОРИО: Так кто на кого нападает?

МАРИАННА: Я на тебя не нападаю. Я просто пытаюсь донести до тебя, что я обо всем этом думаю.

ВИТТОРИО: А что ты думаешь?

МАРИАННА: Что это страшное несчастье с Уто – результат твоей ненависти к нему.

ВИТТОРИО: Вот как? Значит, я нарочно, из ненависти, подстроил так, чтобы он порезал себе руку?

МАРИАННА: Уж не знаю, нарочно ты это сделал или нет, но виноват.

ВИТТОРИО: Понятно, это я толкнул его руку под пилу. Я специально заманил его в ловушку и искалечил. Тебя озарил свет истины, все возражения бесполезны. Лучше сразу признаться.

МАРИАННА: Прекрати, мне не до шуток.

ВИТТОРИО: Каким противным тоном ты разговариваешь.

МАРИАННА: А каким тоном я должна с тобой разговаривать, если у нас такие отношения?

ВИТТОРИО: Какие? Расскажи, пожалуйста.

МАРИАННА: Ты это знаешь не хуже меня. Не кричи, ты разбудишь Уто.

ВИТТОРИО: И все же расскажи, я хоть буду знать, как себя вести.

МАРИАННА: Не кричи, пойдем отсюда.

ВИТТОРИО: Я не кричу.

МАРИАННА: Пожалуйста, уйдем отсюда.

ВИТТОРИО: Давай, рассказывай!

МАРИАННА: Прояви ты хоть чуточку уважения, ты же знаешь, в каком он состоянии.

ВИТТОРИО: Я жду.

МАРИАННА: Только не здесь.

Посвящение в герои

Бывшая спальня Витторио и Марианны. Светло, тепло, запах чистоты. Большая самодельная кровать, в меру упругая, в меру мягкая. Легкое, теплое одеяло, одно удовольствие передвигать под ним ноги и чувствовать, как оно шуршит и дышит. Уто Дродемберг с парализованной левой рукой на перевязи лежит в кровати, он удобно устроился на подушках: они подпирают его со всех сторон и создают комфорт. Половина всех книг семейства Фолетти в беспорядке валяется вокруг него: открытые, закрытые, с суперами и без. Он вполне в состоянии встать и жить нормальной жизнью или хотя бы переселиться обратно в бывшую комнату Джефа-Джузеппе на втором этаже, его ноги даже страдают от неподвижности, но после того, что с ним случилось, он может позволить себе все что угодно, без всяких объяснений и оправданий.

Вихрем врывается Марианна, она еще бледнее, чем обычно.

– Уто! – кричит она. – Гуру пришел навестить тебя, ты можешь его принять?

– Да, – отвечаю я таким голосом, словно возвращаюсь откуда-то издалека. Я чувствую глухую боль в левой руке, там, где рана, ниже я просто не чувствую ничего, совсем ничего.

Марианна приближается и с величайшей осторожностью поправляет мне подушки.

– Ты уверен? – снова спрашивает она. – Ты не очень устал? – Светлый взгляд, расширенные зрачки, противоречивые желания.

– Я смогу, смогу, – говорю я, словно речь идет о том, чтобы выйти на сцену без предварительных репетиций.

Она отдергивает занавески, комната наполняется ярким светом.

– Сейчас я скажу ему, – говорит она и, посмотрев на меня долгим взглядом, уходит.

Я поудобнее устраиваюсь на кровати: голову чуть склоняю набок, выставляю напоказ левую руку на перевязи.

«Тук, тук, тук» – стук в дверь, совсем слабый, точно воспоминание недельной, месячной, годичной давности. В комнату маленькими шажками входит гуру с Марианной и следом за ними – одна из ассистенток.

– Можно? – говорит гуру на плохом, жеваном английском с сильным акцентом, он похож на благородного, красиво одетого гнома.

– Прошу, – говорю я страдальчески-безучастным тоном, который получается у меня на удивление легко.

Марианна провожает гуру к моей кровати – она вся сияет, взволнована еще больше, чем в тот вечер, когда гуру приходил к ней на ужин, тем временем входят: вторая ассистентка, Джеф-Джузеппе, Нина, бледная Хавабани, и последним – Витторио. Комната наполняется шуршанием одежды, дыханием, улыбками.

Я тоже улыбаюсь, слегка, чтобы ни в коем случае не нарушить трагизм моего положения.

Гуру подходит совсем близко к моей кровати, кровать низкая, и он вынужден наклониться, чтобы заглянуть мне в лицо. Он молча смотрит на меня, по обыкновению шевеля губами, потом кладет руку мне на лоб. Я чувствую его пальцы на моем лбу у корней волос, они кажутся мне сильными и теплыми, некоторое время они давят мне на лоб, потом он их отнимает. Я ощущаю теплую, мягкую ткань его рукава, ощущаю, как тонка его рука, как слабо бьется в ней пульс. Запах травы, диковатый, мускусный, застарелый запах.

– Браво, браво, дорогой Уто! – восклицает гуру.

Он выпрямляется, поворачивается к присутствующим, дует на раскрытую ладонь, улыбается безбрежной улыбкой.

Все присутствующие хранят полное молчание, лишь едва заметно кивают головой. В их числе – Нина, с покрасневшими скулами, похожая на яблоко, и бледная Хавабани, которая плачет, даже не пытаясь сдержаться, и Витторио, переполненный до отказа лютой злобой.

Гуру уже семенит к выходу в сопровождении двух своих ассистенток, следом за ним тянутся и все остальные, время от времени оглядываясь на меня.

Герой приходит в себя

Нина принесла мне разрезанный на кусочки ананас, она ставит тарелку сбоку от кровати на низенький столик, сделанный ее отцом. Нина подстригла себе волосы, теперь они короткие и неровные, только челку она обесцветила и оставила длинной – она закрывает ей весь лоб. С новой прической Нина выглядит взрослее и совсем ребенком, независимей и уязвимей, мне жаль ее и в то же время я доволен.

Она сразу же отходит в сторону, но пристально смотрит на меня. Робость, упрямство, стремление к общению.

– Когда ты это сделала? – спрашиваю я.

– Сегодня утром, – говорит она и проводит рукой по затылку. С такой прической ее фигура выглядит еще более оформленной, тело окрепшим.

– Тебе очень идет, – говорю я. Я пытаюсь взглянуть на себя ее глазами: бледный, полулежу, опершись на здоровый локоть. Волосы растрепаны, взгляд благородно-страдальческий.

Нина пятится к открытой двери, не отрывая от меня глаз.

– Ты хочешь чего-нибудь? – говорит она, уже держась за ручку двери.

– Ты не могла бы мне почитать? – спрашиваю я. Это мое полуинвалидное состояние действует на меня странным образом: некоторая заторможенность и вместе с тем удивительная быстрота реакций, мои ощущения преобразуются в слова, как бы минуя стадию мысли.

Нина становится еще белее и краснее, отводит глаза, потом снова смотрит на меня.

– Что тебе почитать?

– Да все равно, – говорю я. Короткий, но глубокий вздох. Воздух плотный и вместе с тем разреженный. Сердце бьется в груди, где-то совсем близко.

Нина оглядывается вокруг, смотрит на книги, разбросанные на столе, на кровати, на полу, смотрит на книги, лежащие на книжных полках, – во взглядах, движениях чувствуется напряжение.

– Выбери сама. Что хочешь, – говорю я. Голос бархатный, голос – старое вино, выдержанное, терпкое; в моем положении этот голос получается у меня прекрасно.

Нина все еще в нерешительности, потом выбирает книгу с речами гуру, показывает мне обложку, смотрит на меня вопросительно.