Другая машинистка - Сюзанна Ринделл

– Как бы вы поступили, – заговорила я, и пульс зашкаливал при одной мысли о вероятном ответе, – как бы поступили, если бы Одалия призналась… что совершила ужасное, пусть даже… пусть даже то был преходящий порыв… дурной, не спорю… но если она вовсе этого не хотела?

– Думаю, вы сами понимаете, Роуз, как я поступлю.

Я понимала. Он будет добиваться правосудия. Не тем способом, к которому я прибегла, чтобы разобраться с Эдгаром Виталли, – нет, Тедди еще не был готов к подобным сделкам, не переступил порог. В некотором смысле он был моим прежним «я»: отчаянно жаждал справедливости, но все еще (наивно, могла бы я предупредить) верил, будто существуют строгие правила, по которым следует эту справедливость осуществлять. Он обратится в полицию, и, если один участок откажется принять к рассмотрению жалобу, Тедди пойдет в другой, и в третий, и в четвертый, упорно, терпеливо, пока не отыщет следователя, которому хватит цепкости защемить-таки наручниками запястья Одалии. И это было бы правильно. В этом самая суть справедливости. И все же ладони у меня взмокли, горькое сожаление впилось когтями в душу: я предала задушевную свою подругу, единственного человека, кто меня поддерживал.

И в этот миг с вкрадчивой кошачьей грацией на балкон скользнула еще одна фигура. Я мимолетно спросила себя, долго ли Одалия простояла у французского окна, много ли успела подслушать.

– Великолепная ночь, – сказала она.

Голос с шершавой хрипотцой, в руках – зеркальный поднос, на подносе три бокала. Пока она раздавала их нам, я пыталась сообразить, как Одалия угадала тоже приготовить «сайдкар». Потом припомнила, что оставила на стойке бара открытую книгу рецептов. Рука Тедди резко дернулась, на что-то указывая; я проследила за стрелой его пальца и поняла, что он тычет в наши запястья – Одалии, затем мое. Я потрясенно сообразила, что совсем забыла про браслеты, бриллиантово замерцавшие под ярким светом луны.

– О! – только и сумел выдавить Тедди. – О… О!

Я почувствовала, как сжимается и переворачивается желудок, и поняла, что вновь схожу с ума от ужаса, – я знала, что поставлено теперь на карту, знала, что ужас мой – это страх потерять Одалию. Она же и глазом не моргнула. Будто не расслышав смятенных восклицаний Тедди, она лениво потянулась, наслаждаясь теплым ночным воздухом, и зевнула – чуть-чуть, как приличествует леди.

– Знаете, чего бы мне хотелось? Я бы осталась тут, покурила бы. – Зубы ее призрачно фосфоресцировали в серебристом лунном свете – Одалия преспокойно улыбалась. Щелкнула замком сумочки, притворилась, будто ищет. – Ой! Ни одной не осталось. Роуз, лапочка! Ты не могла бы сбегать в киоск прикупить?

Я кивнула, но помедлила, опасаясь оставлять ее наедине с Тедди. Инстинктивное желание защитить ее взяло верх. Прежде я хотела увидеть, как Одалию обличат, теперь же мечтала, чтобы Тедди поскорее убрался восвояси. В итоге я сочла, что, пока быстренько сбегаю за сигаретами, Одалии представится шанс объясниться с Тедди и выпроводить его. Кроме того, я надеялась, что прогулка пойдет на пользу и мне: голова слегка кружилась от выпитого, жаркие уголья разгорались на скулах. Одалия сунула мне в руку мелочь. Едва помню, как ехала вниз в лифте, но как-то ехала, поскольку затем неловко и решительно шагала по тротуару.

Первые два киоска были закрыты, но я вспомнила про лавочку на углу Лексингтон. Не скажу, как выглядел продавец, но помню, что поболтала с ним о погоде (мы сошлись на том, что становится прохладнее, очень приятная погода, большое облегчение после беспощадного лета). Как любой напившийся гражданин, я изо всех сил старалась не показать, что сдачу пересчитываю с трудом, излишне сосредоточенно. Лицо все еще полыхало, жар застил глаза, и я, наверное, близоруко щурилась на каждую монету. Но продавец либо не заметил, либо давно перестал обращать внимание на странности поведения ночных клиентов. Видимо, в его глазах я не была особо важной персоной: пачку сигарет он сунул мне прямо в руки, не завернув в бумажный пакетик. На обратном пути я увидела мужчину, который выгуливал изящную борзую. Я сделала комплимент красивой внешности этой собаки, остановилась ее погладить и зашагала дальше. В прежние времена, до Одалии, я бы не вела себя так легко и раскованно с посторонним. И впрямь, как говорится, моя раковина понемногу раскрывалась. Одалия изменила меня, размышляла я по дороге, причем к лучшему. Нужно будет извиниться перед ней за то, что я научила Тедди, как ее найти, и мы вновь станем сестрами. Никогда больше не будем предавать друг друга. Эти мои мысли в роковой момент – какая горькая ирония…

Лишь в полуквартале от гостиницы я заслышала сирены. Уже успела собраться небольшая толпа, и полицейские сдерживали зевак. Все указывали на что-то в центре этой толпы, ниже коленей, там, на земле. Я подошла ближе, чувствуя, как желудок стягивается в тугой кулак. Жар отхлынул от щек, глаза расширились, внезапно вернулась резкая и трезвая ясность зрения, разум собрался, готовясь принять то, что неизбежно его подстерегало. Когда я приблизилась и разглядела изломанное тело Тедди, распростертое на сером равнодушном асфальте, я уже словно бы видела все это прежде.

21

Время от времени я все еще задаюсь вопросом, Одалия подучила юного лифтера или он, добросовестный добрый самаритянин, искренне хотел как лучше. Это ничего не меняет, разумеется, но хотелось бы знать. По той или иной причине (теперь, когда я знаю Одалию, знаю, что она такое на самом деле) я тешу свое воображение, представляя, как она из кожи вон лезет, искусно строя козни. Однако в некоторые детали я никогда не буду посвящена, и с этим нужно смириться. Чем бы ни руководствовался лифтер, мотивы у него были сильные и убедительные, ибо он, стоявший на краю круга столпившихся зевак, не промедлил и секунды: поднял руку и пальцем указал на меня.

– Вот она! Та самая леди, которая ехала с ним в лифте наверх! – вскричал он.

Простое и понятное высказывание, к тому же правдивое, однако меня оно поразило, словно обвинение, и я отшатнулась в инстинктивном негодовании:

– Прошу прощения! Что вы хотите этим сказать, Клайд?

– Меня не Клайд звать. Клайв!

– А.

– Спросите ее – спросите, она та самая, которая с ним наверх ехала!

Подле меня возник полицейский.

– Вам известны имя и личность покойного? – спросил он.

Известны, признала я.

– Откуда вы сейчас идете, мисс?

Я объяснила, что ходила за сигаретами, обошла киоски, добралась до лавки на углу, вспомнила и про изящную борзую. Сразу поняла, что говорю слишком много, – полицейский скептически приподнял бровь.

– А вашего друга Тедди вы оставили в одиночестве наверху? – Взмахом руки он указал на верхний этаж отеля.

Я ответила не сразу – внезапная жажда защищать Одалию еще не рассеялась. Я поглядела туда, где лежал Тедди, но так и не заставила себя посмотреть прямо на тело. Выжить после такого падения он, конечно, не мог.

– Он?..

– Боюсь, что да.

Взгляд мой заскользил по фасаду отеля и наконец уперся в балкон. Снизу он казался далеким, безликим и чужим. Забрезжила мысль: полицейские, конечно, поднимутся в наш номер для следственных действий. Я сглотнула.

– Я живу вместе с подругой, – произнесла я, размышляя, как подать эту информацию. – Возможно, ей известно, как это произошло. Она могла быть свидетелем… несчастного случая.

Едва я произнесла «несчастный случай», во рту появился какой-то странный привкус. Скорей бы вернуться в номер, увидеть Одалию, заглянуть в ее широко расставленные глаза и понять, что произошло! Полицейский (всего лишь патрульный, даже в таком расстройстве я еще способна была, разумеется, отличить патрульного от настоящего детектива) молчал, пока мы поднимались в лифте, которым управлял так охотно осудивший меня Клайв.

Доставив нас на этаж, Клайв последовал за нами по коридору. Полицейский не пытался его остановить, и я чувствовала на себе взгляды обоих, пока возилась с ключами. Странное возникло ощущение, когда я повернула ручку и распахнула дверь: внутри было так пусто, что, казалось, перекатывалось эхо. В гостиной бездонная тишина. Близкая к дурноте паника охватила меня. С порога стало ясно: Одалия исчезла. Разум искал благовидное объяснение – куда она могла отлучиться и почему, – но ткань расползалась скользкими нитями. Полицейский, надо отдать ему должное, не обошелся со мной сразу же, как с сумасшедшей, но послушно, хотя и несколько поверхностно оглядел все комнаты в поисках следов подруги, которая, по моим словам, должна была нас ожидать. Я плелась за ним, и так мы совершили полный обход, а затем ступили на балкон. Час назад мы сидели на этом балконе, наслаждаясь ночными ароматами, а сейчас там пахло непоправимым несчастьем. Я следила, как полицейский отмечает детали: маленький зеркальный поднос для коктейлей, забытый на низеньком плетеном столике, два пустых бокала для мартини на кирпичном парапете (по сей день не знаю, что сталось с третьим бокалом). Полицейский глянул за парапет, вниз, на то, изломанное, на асфальте, потом снова на бокалы.