Бангкокская татуировка - Джон Бердетт

Митч указал на дом, где располагалась его квартира. Он стоял рядом с полицейским участком, по периметру которого примостились хибары проституток.

— Видишь? Я наблюдаю это каждую ночь! — Американец вызывающе посмотрел ей в глаза. — Смотрю на них!

Ничего страшного. Может, он просто сегодня не в духе? Но у Чаньи похолодело сердце, когда тот показал ей свой миниатюрный телескоп.

— Они постоянно скалятся и усмехаются. Это… черт знает что!

— В чем дело, Митч? Что случилось?

Тернер мотнул головой:

— Как это возможно? Почему они до сих пор не в аду? Ведут себя так, будто всего-навсего принимают душ, а потом делают вид, словно ничего не произошло. Как если бы встретились добрые друзья — оказывают друг другу услуги: он помогает ей деньгами, а она ему отсасывает и дает. Это подобно, подобно… не могу даже выразить!

По дороге из Сурина Чанья делала пересадку в Бангкоке и специально ради Митча заскочила в супермаркет в центре города — купила бутылку его любимого красного калифорнийского вина. Он поморщился, но штопор протянул. Чанья нашла два стакана, от души налила и смотрела, как Тернер пьет. Потом ждала, когда подействует волшебство. Сначала ей показалось, что ничего не происходит: Митч продолжал ругать грязных, похожих на животных молодых людей, которые каждый вечер толпились у хибар проституток. Но мало-помалу его настроение изменилось, в глазах появился блеск, хотя и с сумасшедшинкой, но это было все-таки лучше, чем депрессия. Внезапно Митч улыбнулся и встал на колени перед сидящей на диване Чаньей:

— Какой же я все-таки ханжа!

— Что верно, то верно.

— Снова начал выделываться. А знаешь, чего мне хочется больше всего на свете?

— Трахнуть в задницу тайскую шлюху.

Потрясенный взгляд, затем смех:

— Господи, Чанья, что со мной такое? С чем я не могу справиться?

Она сдержалась и не ответила: «С реальностью». Если честно, Чанья испытывала возбуждение — пять месяцев ни с кем не спала и теперь вспомнила, какой американец заводной, когда выпьет. Она позволила ему себя раздеть. После великолепного, как всегда, представления Митч внезапно разрыдался:

— Извини, дорогая, у меня ум за разум заходит. Может быть, это ошибка? Совсем не хотел снова начинать тебя мучить. Я, наверное, невыносимый, конченый урод.

Чанья погладила его по волосам и ничего не ответила.

Во время первой поездки она провела у него три ночи и начала понимать, что с ним случилось. Мозг Митча работал в том же режиме, что в Вашингтоне, но тем не менее разница оказалась огромной. В округе Колумбия работа играла роль увеличительного стекла, фокусирующего его дарования, и давала пищу для постоянных размышлений. Пусть, уходя из конторы и меняя индивидуальность, он приходил в дурное расположение духа, но оставалось ощущение, будто за ним что-то стоит, а он чего-то добился и продолжает идти вперед. Другими словами, в Вашингтоне перед глазами стояла цель, а это для любого американца высшее божество.

В Сонгай-Колоке цель исчезла. Он солгал начальству и, чтобы приехать сюда, воспользовался ложным предлогом. Это стало очевидно на следующий день после появления на юге Таиланда. Благодаря своему пытливому уму Митч сразу понял, что этот город-бордель отнюдь не вотчина мусульманских фанатиков — хотя бы потому, что здешние мусульмане свободного нрава знали, как разобраться с мешающими жить бородачами. И вот, за неимением лучшего, агент ЦРУ вечер за вечером следил за лачугами проституток. Это превратилось в его цель. Отвратительно вульгарную. Иногда из участка выходили полицейские перекинуться с девочками парой слов, поболтать, выпить по бутылке пива. Затем появлялись клиенты, тоже болтали с проститутками, болтали с полицейскими. Атмосфера, как на вечеринке — никто не испытывал ни малейшего чувства вины. Мусульманские юноши обращались с девушками на удивление почтительно вежливо. А проститутки — никто бы не сказал, что они обитают на низшей ступени феодального общества — как будто не страдали комплексом неполноценности. И выглядели намного счастливее, чем какой-нибудь конторский дармоед. Если подумать — счастливее всех, кого он знал в США или в Японии. Их живость не была напускной, она была у них в характере.

Для человека с меньшим духовным багажом это не возымело бы эффекта землетрясения, но Митч, надо отдать ему должное, увидел в ситуации глубокий смысл. Юноши исповедовали ислам и, хотя носили усы и тюбетейки, являли собой эквивалент добропорядочных христиан. Но тем не менее радостно грешили, словно не замечая, какое воздействие оказывает такое поведение на их бессмертные души. Что же здесь творится?

Ответ дала Чанья, ветеран на поле сражения, именуемом западным сознанием:

— Они ничего собой не представляют, Митч.

Американец захлопал глазами. Черт возьми, а ведь так и есть. Никому из них, и уж тем более вот этим юным ловеласам, не приходило в голову, что они ничто в миропорядке вещей. Разумеется, в этом-то и заключается ошибка — типичное заблуждение примитивных людей, не успевших обрести великого дара личности.

— Со временем все, конечно, изменится, — заговорил Тернер с другим выражением. — Даже Сонгай-Колок будет выглядеть и жить как первоклассный город, когда в вечно неблагодарный мир привнесут просвещение и всю грязь… сметут под ковер. А пока множатся беззакония и уродства.

Он заметил в свой телескоп, что с момента приезда появились пять новых хижин. Сонгай-Колок — растущий город, процветающий на сексе. Мусульманском сексе, и никто ничего не предпринимает.

Чанья заметила, как болезненно подергивается его лицо. И сказала нечто такое, что, несомненно, являлось сутью всего, что интуитивно постигла в Митче, в западном мире, в белом человеке;

— Разве что-нибудь изменилось бы, если бы ты не мучил себя?

Это уж было слишком — нет никакой разницы между ним и озабоченными мусульманами, между ним и шлюхами, между ним и здешними копами, и сверх всего — его мучения никому не нужны. Несмотря на то что Запад устроен для того, чтобы пудрить людям мозги, такие, как Митч — то есть те, у кого имеется контрольный пакет акций компании, именуемой Западом, — отказываются поверить непреложным истинам. Он отговорился какой-то ерундой, посмотрел на себя в зеркало и стал бормотать о том, какие планирует сделать себе татуировки.

А Чанья открыла бутылку вина, протянула ему стакан и стала ждать, когда его отпустит, он забудет про цель и рассмеется. Понятие цели настолько глубоко проникло в его существо, что только спиртное могло принести свободу. По крайней мере до сих пор она знала единственное лекарство — вино. Но беда была в том, что, когда эффект проходил, Тернер мрачнел сильнее. И еще; впервые Митч I и Митч II одновременно обитали в его теле и перебрасывались рассудком хозяина, точно теннисным мячом. Чанье не дано было понять, что это новая стадия психоза. На свой, тайский, манер она не могла не разглядеть забавную сторону. С самыми добрыми намерениями она лишила одежд этого большого, мускулистого, блестящего и невероятно важного человека. Кто мог подумать, что американец окажется настолько хрупким?

Ее приезд принес ему пользу — в этом не было ни малейших сомнений. Даже когда он трезвым прощался с ней на автобусной станции, его кожа отливала здоровым блеском, а в глазах появилось исконное душевное равновесие. Но Чанья сомневалась, что так и будет, когда приедет в следующий раз.

Не стала давать никаких обещаний, а он набрался мужества принять все как есть. Но смог держать себя ровно столько, сколько ей потребовалось времени добраться до дома. Стоило Чанье выйти из автобуса, как в ее сумочке зазвонил мобильный телефон.

И началось. Митч звонил каждый день. Если она не отвечала, то чувствовала уколы вины и тревожилась за его рассудок — в конце концов, ведь именно она стала причиной того, что Тернер оказался в этом дрянном городишке. А если отвечала, Митч очаровывал ее юмором, но когда она расслаблялась, настроение собеседника резко менялось и он требовал немедленно приехать к нему либо дать свой адрес.

Чанья, хоть и познала тысячу мужчин, не разбиралась в любовных тонкостях, и ей требовалась мудрость старших. Старуха из интернет-кафе, казалось, разгадала ее мысли без всяких объяснений. Чанья отказалась от приворотного зелья, наоборот, попросила нечто такое, что охладило бы мужчину. «Он — фаранг», — призналась она. С возбудимой психикой белых, которая мешает принять жизнь такой, какая она есть. Что ему надо? Хочет обратить ее в американку, иными словами, колонизировать, словно она какая-нибудь отсталая страна. Его сводит с ума ее сопротивление психическим атакам. Хуже того, нельзя скрыть факта, что ее разум совершеннее, чем его. Пусть нет образования, зато она угадывает его не слишком мудреные настроения, словно он — открытая книга, а Митч ее понять не в состоянии. Это объяснимо: Тернер закрывает глаза на то, каким образом она зарабатывает на жизнь. Смешно. Если способ добыть хлеб насущный представляет такую проблему, с какой стати этот фаранг пересек полмира, чтобы быть с ней? В этом он весь — человек с раздвоенным сознанием: неотвратимо влечет к тому, что ему омерзительно, и он пытается превратить ее в нечто, по его мнению, желанное, но на самом деле ненавистное. В то самое мгновение, когда она станет американкой, ему сделается скучно и противно. И еще он христианин, добавила Чанья.