Азбука мести - Елена Муравьева

— Третьего не дано? — размечтался Круглов.

— Нет.

— Ну, тогда люблю и даю.

Объятие стало теснее, грудь прижалась настойчивей, нежность обрела острие ножа.

— Тогда, мой хороший, выкладывай все. — Кованным сапогом его пихали к чистосердечному признанию.

— Сначала ты. Что тебе рассказал Полищук? — Попробовал Валерий Иванович выиграть время.

— Он отказался со мной говорить, — отмахнулась небрежно Лера. — Выдал загадочную фразу, мол: я — козырная карта и он не намерен разменивать ее по мелочам. Потом потребовал отчета о нашем знакомстве. Я его послала подальше.

— Честно?

— Конечно, — соврала Лера и добавила, — я сегодня познакомилась с твоим приятелем.

Круглов едва не поперхнулся.

— Кто такой? — выдавил сквозь силу.

— Молодой мужчина, лет тридцати пяти, представился Дмитрием! — тоном театрального конферансье объявила Лера.

Она почти не лукавила, описывая встречу с юристом, и прегрешила лишь в малости. Оценив с первого взгляда кабинет Полищука (дочка краснодеревщика без труда определила не приблизительную, а точную стоимость антикварного гарнитурчика), соизмерив эту цену с пронзительным прищуром, нарочито изысканными повадками Глеба Михайловича, Лера приуныла и не сразу ухватила неприметную деталь, вернее две детали. Находка придала визиту смысл. Прочее было бесцельной тратой времени. Полищук, проигнорировав трогательную речь, коротко отказался помочь.

— Понимаете, я хочу связать с Кругловым жизнь. Мне крайне необходимо знать о нем все. — Адвокат годился Лере в отцы и она позволила себе вольность: похлопала наивно ресницами, поправила кокетливо волосы, улыбнулась ослепительно. Увертки и манерничанье, эффекта не произвели. Выслушав просьбу, Полищук вежливо улыбнулся и решительно сообщил:

— Не располагаю информацией, к сожалению. Иначе бы непременно удружил такому прелестному созданию как вы. Однако, возможно, в следующий раз я буду откровеннее, — предположил Глеб Михайлович. И сообщил вошедшему в кабинет молодому мужчине: — Глеб, позволь тебе представить Валерию Ивановну Круглову. А это мой внук. Тоже Глеб Михайлович. Представьте, мы с ним, как вы с Кругловым, тройные тезки. Но в нашем случае — это семейная традиция. В вашем же удивительное. Тем ни менее, — Полищук продолжил, — рискну дать вам, сударыня, совет: связываться с уголовниками не стоит. Они — люди особого сорта. Не плохие, не хорошие, просто другие. Привыкнуть к их морали невозможно. Точнее невозможно привыкнуть к отсутствию в них морали.

— Я попробую, — пообещала Лера. Спорить с адвокатом она не стала по двум причинам. В стране, где каждый пятый сидел, и где, каждого пятого ждал и любил хоть один человек, трудно согласится с подобным утверждением. К тому же примерять чужое превратное мнение к Круглову Лера не собиралась. Ей хватало своего.

Но хватит ли ей любви? То, что говорил Круглов было ужасно. Сцепив зубы, Лера старалась не выдать своего отношения к рассказу.

Откровенность давалась с трудом. После каждого слова, каждого предложения Круглов ждал: сейчас Лера с ужасом, с отвращением воскликнет:

— Подонок! Сволочь! Выродок! Как ты мог?!

Она молчала. Тихо, жалобно, надрывно. Переваривала услышанное. Претерпевала к тому, что рядом с ней преступник.

Круглов говорил и говорил. Наверное, в первые в жизни, он желал быть понятым до конца. До той глубинной основной сути, в которую никогда ни кого не пускал. И не пустил бы, если бы смог удержать кавалерийские атаки милой.

Жизнь не располагала к откровенности. Кроме следователей да Леры никто не пытался вывернуть его наизнанку. Первых Валерий Иванович обманывал по мере возможности, вторую попробовал отфутболить. Напрасно. Милая, настырная и упорная, не успокоилась, пока не расколола его. Куда тому гестапо и КГБ, Круглов сдался и вывалил все, начиная с писем из «Горизонта» и кончая сегодняшним соглашением с Полищуком.

— Он обещал четыре тысячи долларов за то, что я «перетрясу» всех подозреваемых, — закончил Круглов. На душе скребли кошки. — Скажи что-нибудь, — попросил жалобно. Как ни куражилась Лера, как не клялась в любви, а потрясенная не находила слов. Лежала, уткнувшись в плечо, тихонько сопела, вздыхала. Он погладил русые пряди, сам вздохнул горько. — Я хотел уберечь тебя от боли.

Лера и на это не ответила. Она словно боялась, что правда, выуженная из Круглова, оторвет ее от горячего мужского тела.

«Я люблю злодея, — в сотый, в тысячный раз звенел в мозгу полный безнадежности рефрен. — Я люблю злодея. Я люблю злодея».

Оставалось понять, что в короткой фразе главное. Злодей? Или люблю?

— Утро вечера мудренее, — пришлось, наконец разжать губы. — Давай спать.

Круглов нежно прикоснулся губами к ее руке. Поблагодарил за отсрочку.

В кромешной тьме апрельской ночи, на продавленном чужими телами диване, они лежали, вбирая, кожей, тепло друг друга. Не спали. От тяжких дум и предчувствий холодели сердца.

— Я покурю.

Он высвободился из цепких объятий. Накинул на голое тело рубаху, вышел в кухню. Не включая свет, зажег сигарету, уставился в окно.

— Валера, — донеслось от двери.

— Что, моя хорошая? — не поворачивая головы, отозвался.

— Мне плохо.

— Я понимаю.

— Я боюсь.

Он судорожно затянулся дымом.

— Ты меня боишься? — спросил замирая.

— Нет. Себя. Я ни как не могу оправдать тебя. Не могу встать на твою сторону. Все, что ты делал, в моем понимании плохо, очень плохо и боюсь, я не в силах изменить мнение. Мне жалко Осина.

— Он не достоин жалости. Он сволочь, избалованная зажравшаяся сволочь.

— Если бы на его месте был другой человек, ты бы отказался участвовать в его травле?

Круглов угрюмо молчал. Нет, он бы не отказался, будь на месте Осина даже ангел.

— Лера, постарайся понять одно, возможно главное в моей жизни: я или другой человек совершает преступление не потому, что ему приятно грабить и убивать. А потому что так можно добыть деньги. Не больше, не меньше. У меня был выбор: стать бомжем, рыться на помойке, спать в подъездах или травить, как ты выразилась, Осина. Ты бы на моем месте как поступила?

— Пошла бы работать.

— Я так и сделал. Преступление — моя работа. Я выбрал ее не сейчас, в молодости и сейчас могу лишь пожалеть об этом.

— Но большинство людей, сталкиваясь с трудностями, не идут на преступление, — возразила Лера.

— Нет, милая. Большинство людей идут на преступление. Мужики бросают на произвол судьбы жен и детей. Чиновники берут взятки. Бизнесмены не выплачивают зарплату персоналу. Банкиры обманывает вкладчиков. Жизнь состоит из преступлений. Но за одни сажают в тюрьмы, а за другие даже не пытаются привлечь к ответственности.

— Значит и я преступница? — удивилась Лера.

— Да, милая. Ты обманываешь Родину. Не платишь налоги. В Китае за такое расстреливают.

— Родина — уродина, сама меня обманула. Оставила без средств к существованию. Меня и миллионы других людей.

Библиотечного оклада едва хватало на хлеб. За воду из крана Лера давно не платила и, наверное, от отчаяния и упорного нежелания идти торговать на уличный лоток, как поступили многие ее ровесницы, придумала, как заработать деньги. В тайне от руководства, они открыли в библиотеке виртуальный офис и занялись телефонными продажами. Заказчиков долго искать не пришлось. От них вообще вскоре не стало отбою.

Жаль, конспирация мешала развернуться на полную катушку. Поэтому заработки поэтому были не регулярными. Но к хлебу у Леры всегда было масло и кусочек хорошего сыра. И долги по квартплате она ликвидировала.

— Да, я не плачу налоги. Но ведь надо как-то жить, — Лера зябко повела плечами. В накинутой на голое тело простыне было холодно. Полищук сказал ей: «связываться с уголовниками не стоит. Они — люди особого сорта. Не плохие, не хорошие, просто другие. Привыкнуть к их морали невозможно. Точнее невозможно привыкнуть к отсутствию в них морали». «Я попробую», — ответила она тогда. И сейчас сдержала слово. Валера был прав. Его поступки отличались от ее лишь по форме. По сути же оставаясь нарушением закона.

«Я должна понять его, я должна принять его правду», — Лера, с сомнением, через силу, протянула к Круглову руку. Прикоснулась к плечу. Он тот час сгреб ее в охапку, усадил на колени, укутал плотнее в простыню.

— Милая моя, — выдохнул нежно. — Миленькая, любименькая.

— У меня была сотрудница, — сказала Лера, прижимаясь теснее, — ее муж работал на складе и воровал почти в открытую. Она ходила, гордая, надменная, лучше всех одета, дом полная чаша, Крым, бриллианты. Потом его посадили на десять лет. Мы думали, она разведется, на худой конец заведет любовника. Ни чуть, ни бывало. Моталась на свидания, отваживала кавалеров, ждала. Мы как-то разболтались, я спросила: