Старость аксолотля - Дукай Яцек

– Я же говорил – в панику удариться легче всего, – морщится Иван.

Габриэль громит его взглядом.

– Может, вы поверите хотя бы собственным прогнозам? Если это должно стать объяснением silentium universi, и вы заглядываете столь далеко в прошлое, то крайне маловероятно, что никто прежде не пытался войти в те тайные космосы. И как, остались от наших предшественников какие-то следы? Или, может, их засосало?

– Ты попросту боишься.

– А ты нет? Ты нет? Ведь если вы правы насчет тех аномалий в гравитационной структуре Млечного Пути…

– Правы. Они существуют. Кто-то Отваял фрагменты нашей вселенной.

– Может, Отваял, а может, и нет. Именно это я с самого начала пытаюсь тебе объяснить: у тебя слишком мало данных для столь далеко идущих выводов, и тем более для принятия на их основе решений о потенциально столь опасных действиях. Эти аномалии, если я правильно понимаю предпосылки Проекта REVUM, возможно, имеют иное объяснение. Возмущения движения могут быть вызваны не только изъятием масс, но также их добавлением.

Петрч, проходящий тем временем через разные фазы рассеянности и внешне уже почти не обращающий внимания на лорда Амиэля, поворачивается к нему и замирает на середине жеста, хмуря брови.

– Что ты, собственно, предлагаешь? Creatio ex nihilo?[191]

– Най, – Габриэль на мгновение колеблется. – Я недавно проводил кое-какие исследования глиофитов… Признаюсь, REVUM дал мне повод для размышлений, причем даже больше, чем вам. Почему вы не подумали о другой стороне медали?

– Какой другой стороне?

– О том, что мы, наша вселенная – Отваяние изначальной вселенной постглиотиков. Это вполне объясняет аномалии, как места периодических утечек из нее.

– И где они? – насмехается Петрч. – Эти постглиотики? Если они Отваялись в наш космос? Гм?

– Посмотри в зеркало.

– Что?

– Вы носите их в себе. Моя гипотеза объясняет больше, чем ваша, в том числе все парадоксы, связанные с происхождением глии. Как получилось так, что она наличествует на разных планетах, один и тот же организм во всей вселенной?

– Ах, ультраконвергенция…

– Одно не исключает другого. Так может происходить до бесконечности: некоторые из аномалий фактически могут вести в «низшие» космосы. А мы находимся где-то посредине.

Иван качает головой.

– Какое-то гребаное дерево вселенных. Перегибаешь, Габриэль.

– Возможно. Если, однако, я прав… Насколько ты готов рискнуть? Ты разрываешь Устье, и посреди Млечного Пути взрывается Вселенная Глиофитов. И вы сами определили причину, по которой они бегут в собственные космосы: война. Ты можешь вообще представить войну, ведущуюся постглиотиками в масштабах вселенных? Мы внезапно окажемся на линии фронта. Расстояния нас не спасут, ведь даже для вас скорость света не предел. Вероятнее всего, нас раздавят одним макроопределением своего WarMaster'а, – Пайге глубоко вздыхает. – Возможно, я ошибаюсь, и принимаю это во внимание. Возможно, я не прав. Вероятность один к пяти. Или даже один к двадцати. Пожалуйста. Но допускаете ли вы возможность ошибки? Ведь стопроцентной уверенности у вас нет. В такой ситуации идти на подобный риск – чистое безумие.

Петрч ходит вдоль стены, левой рукой гладит мебель, открывает и закрывает ящики стола, мельком в них заглядывая, правой отмахивается от Габриэля, не глядя на него и строя замысловатые гримасы.

– Вот только я полностью уверен, – бормочет он.

– Что, снова гадание? Тогда подумай вот над чем: межклеточные импульсы в глие нульвременные, расстояние не играет роли – так что не существует и значения, из какой и в какую вселенную попала информация. Ваяние не является преградой.

Петрч смотрит на него.

– Что ты хочешь этим сказать?

Лорд Амиэль качает головой, разводит руками (рукава халата скрывают его ладони).

– Мне очень жаль, Иван, но у меня нет выхода, я должен сообщить Агерре.

– Майгод, ты же знаешь, что это лишь приведет к расколу и даст новые аргументы ксенофобам на Земле. Ничего хорошего от этого не будет.

Габриэль теряет самообладание.

– Да что ты тут мне святого из себя изображаешь! Ты решился на раскол, строя за спиной Ордена глиокомпьютеры. Теперь жди последствий. Это не игра, в которой в любой момент можно отмотать на пять сцен назад.

Петрч пожимает плечами и закрывает связь.

Лорд Амиэль еще какое-то время стоит у окна, уставившись пустым взглядом в ночь. Потом со вздохом садится в кожаное кресло у стеллажа, спиной к двери, нервно кутаясь в просторный халат, и обреченно машет рукой. Откинув голову на спинку кресла, он закрывает глаза. И когда начинает ругаться – Агерре не ждет итога этих молитв и выходит из Иллюзиона до того, как в дверях появляется Хамелеон.

С балкона бьет резкий свет, тень вдовы тянется до самого стола. Взгляд и мысли Фредерика на несколько секунд задерживаются на обтянутом гладкой материей юбки изгибе бедра Карлы. Неспособный к сексуальному возбуждению под ограничительными программами Стража, он тонет в море эстетических ассоциаций, порой весьма эксцентричных.

Фредерик забирает обе чашки с шоколадом, еще теплым, и выходит на балкон. Иллюзионную чашку подает Карле. Леди Амиэль благодарит и указывает ею на бетховеновский восход солнца.

– Иногда оно все-таки стоит того.

Агерре поднимает свою чашку. Они чокаются фарфором в пародии на тост.

– Аллилуйя.

Внимание Агерре привлекает свежее фиолетовое пятно на тыльной стороне его руки. Вместо того чтобы выпить шоколад, он слизывает языком выделившуюся слизь. Да. В моих жилах, в моих генах, в моем мозгу. Мы глиотики в энном поколении. Живые кладбища.

Теперь уже в любое мгновение, в любую секунду… Один к семи, самое позднее через полгода. Конец света. Или, во всяком случае – Война. Заря новой эры.

К нему все еще пытаются пробиться по высокоприоритетной связи Миазо и фон Равенштюк. Он не обращает на них внимания, ему не хочется даже думать, по какому поводу они звонят.

Достает из кармана колоду Лужного, переворачивает картинками вниз и вытаскивает карту. Но не смотрит.

Через Большой Аттрактор движутся автоматические транспортеры Города Хаоса, каждый с тенью, будто траурная процессия. Несколько низких дорожек живокриста пересекают солнечный диск, идущие по ним тают в его сиянии, будто восковые фигурки. В небе гаснут последние звезды, блекнет кольцо. Волосы Карлы снова пахнут горячим песком.

– Adagio grandioso. All'antico.[192] Чувствуешь, Фред?

Он сжимает карту в потеющей глией ладони. В другой дрожит чашка.

Агерре медленно врастает в рассвет.

Июнь-ноябрь 2000

Глаз чудовища

(Перевод Кирилла Плешкова)

Рубка походила на тронный зал. В стеклах мертвых экранов, словно в зеркалах, Пиркс увидел себя. (…) На возвышении стояли вызывающие уважение своими размерами кресла пилотов, раскидистые, с широкими сиденьями, принимающими форму человеческого тела, – в них погружаешься по грудь. (…) Пенопластовая прокладка поручней истлела от старости. Вычислители – таких Пиркс еще не видывал. Их создатель, наверное, души не чаял в кафедральных оргáнах. Циферблатов на пульте было полным-полно: требовалась сотня глаз, чтобы наблюдать за всеми сразу. Он медленно повернулся. Переводя взгляд со стены на стену, он видел хитросплетения латаных кабелей, изъеденные коррозией изоляционные плиты, отполированные прикосновениями рук стальные штурвалы для ручного задраивания герметических переборок, поблекшую краску на приборах противопожарной защиты. Все было такое запыленное, такое старое…

КАРКУЛЯША ОБЕШУШЕЛ

ШПАШИША БОЖИША

Станислав Лем. Звездные дневники. (пер. Е. Вайсброта)