Черный огонь. Славяне против варягов и черных волхвов - Николай Бахрошин

— Своих избранников боги особенно привечают. И нам того же велят, — сказал Тутя.

— Привечают, — согласился Олесь. — Только по-своему. Даром нагрузят, а снести его сил не дают. Особая мудрость нужна, крепкая, зрелая сила, чтобы принимать тяжелые подарки богов. А есть она у нее? Не сломается ли? Боги, боги… Поди еще разбери, кого и почему они привечают… Иной вот и служит им, и себя не щадит, и святые законы Прави носит у самого сердца! — Старик повысил голос, словно начинал злиться. — А где благодарность богов? Где их внимание? А кому-то раз — и все даром, бери — не хочу… Да!

Шешня, понятно, не слышала слов Молчальника. Даже замолкла от удивления, открыла рот и округлила глаза. Ей показалось странным, что старик разговаривает сам с собой.

— Ты же сам говорил, Олесь, справедливость богов — иная, чем у людей. Долгая справедливость у них. Не хватает короткого срока человеческой жизни, чтобы понять ее до конца, — напомнил Ратень.

— Говорил, отче, — молчаливо подтвердил Тутя.

— Говорил, да… Я много чего говорил… — старик медленно, тяжело приподнялся, двумя руками опираясь на рогатый посох кудесника.

— Устал я! Спать пойду! — объявил он. Пошел не оглядываясь, медленно переставляя сморщенные босые ступни и крепко припадая на посох.

Старый уже, совсем старый, подумали одновременно Тутя и Ратень. На глазах ветшает Олесь. И умом как будто слабеть начал. Взялся вот ревновать Сельгу к вниманию родичей и к милости высших богов. Злится, как дитя малое, что раньше родичи к нему бегали за всяким советом, а теперь: «Сельга, Сельга… Она сказала. Она видела…» Обижается очень на это. А рассудить, ее не ревновать, наставить надо, поддержать умным и веским словом…

— Так, Тутя? — подумал один.

— Так, Ратень, все так, — молча ответил ему второй…

Устав наконец, взмокнув до горячего пота, Ратень присел отдохнуть тут же на бревна. Медленно остывал, всхрапывая частым дыханием перерубленного носа и запаленно поглядывая вокруг. Поблизости никого не было. Шешня и Тутя спрятались от его свирепства, а старый Олесь, по немощи, обычно коротал время на лежанке в избе, что притулилась на краю священной поляны.

Было тихо, спокойно, привычно шумела вокруг неторопливая лесная жизнь. Деревянные чуры высших бесстрастно смотрели на него строгими деревянными глазами. Словно спрашивали, чего он так расшумелся? Ратень усмехнулся сам себе. Понятно чего…

Шуршащий, посвистывающий полет стаи уток волхв услышал издалека. Глядя в небо, загадал посчитать. Если хорошее число выпадет, значит, будет все хорошо. Что хорошо? Да просто все…

Уток оказалось семь. Лучше числа и не бывает. Это обрадовало.

Знаки крутом, если приглядеться — везде знаки, понимал он. Боги, управляя миром, выстраивают все разумно, но это их разум, божественный и непонятный. Поэтому смертным зачастую трудно разобрать, что к чему…

Да, что говорить, по-иному видят с высоты боги, как взгляд птицы отличается, к примеру, от глаз муравья. Но, зная ограниченность ума людей, боги везде расставляют свои знаки-метки. Помогают таким образом понять себя. Крик совы, полет журавля, блеск зарницы за лесом, случайный удар, забирающий цветение жизни, разлив реки — все это связано между собой невидимой нитью. Но чтобы перебрать эти связи, разобраться в них, распутать, как запутавшуюся нить пряжи, нужно стать волхвом, открыть себе глаза на скрытую связь между разными, казалось бы, совсем разными случайностями. Он, Ратень, сызмальства задумывался о том, почему все происходит так, а не иначе. Вот и стал чародеем…

Сам он не помнил, понятное дело, но люди рассказывали: Ратень сразу родился большим и крепким. Мать, рожавши, умаялась чуть не до смерти. Два дня и две ночи рожала. Никак не могла вытолкнуть из чрева такое огромное чадо. За крепость его и назвали Ратнем. Мол, вырастет, будет роду защитник.

Он вырос. Стал высоким, сильным, любого мужика мог одной рукой на землю столкнуть. И стало ему тесно в суете простых, бесконечных забот. Ушел из рода посмотреть Явь. Нанялся к князю в дружину. Что искал? Он и сам тогда толком не понимал. Бродил в чужих землях, ходил с мечом и щитом по разным дорогам, глупый был, молодой, искал то — не знаю что, там — не знаю где сам.

Не нашел. И не мог найти. Потому что ни славы, ни злата-серебра, ни сытного куска и гладких девок-наложниц ему по-настоящему не хотелось. Понять хотелось — зачем он родился в Яви и для чего живет…

А истину не найти ногами. Истина — внутри каждого. Вся Явь умещается на одной ладони, нужно только научиться видеть ее с высоты, подобно богам или духам, объяснил ему потом старый, мудрый Олесь. Да, все так… Вот Сельга-красавица — от природы видящая, боги щедро одарили ее еще при рождении. Есть такие люди, встречаются иногда, как среди серых камней встречаются яркие слюдяные крапины. Их и учить ничему не надо, они от рождения словно бы испили от источника мудрости, что струится у корней Мирового Древа, куда нет доступа никому из людей.

При мыслях о Сельге она словно бы предстала перед ним вживую. Быстрая, тонкая, как натянутая тетива, фигура, вольный разброс темных волнистых волос, нежный румянец на смуглой коже, глубокая, как лесное озеро, синева глаз. Вот бы где утонуть… Вся его сила бурно устремилась в нижнюю, плодородную голову, которая тут же заворочалась под портами. Он тряхнул головой, силой отогнал от себя будоражащее видение. Кудесница, одно слово…

Ратень опять почесал давний шрам на лице, что всегда начинал зудеть при волнении. Чужой меч оставил его на память о прошлом. Чей был меч, бывший дружинник не помнил. Помнил, как падал на землю с залитым кровью лицом, ослепнув от неожиданной боли. Думал тогда — конец, больше не встать. Однако, хвала богам, до сих пор жив.

Да, разобрало его, понимал сам… Сказать кому — волхва околдовали! Смех один… Немолод ведь уже, больше трех десятков весен проводил по течению Реки Времени. По многим бабам проскакал галопом вдоль и поперек, еще будучи княжьим любимым воином. Разбросал свое семя по просторам Яви и сам натешился сладким огнем.

Да и не в этом дело! Теперь, будучи волхвом, Ратень хорошо знал, что такое тяга между мужиками и бабами. Игра семени, и ничего больше. Хмельной дурман, бурлящий в крови, чтоб сладко было дать свет новой жизни. Боги зажигают этот огонь, а гаснет он уже сам, как любой другой, оставляя после себя только пепел.

Все так, все он знает, но, обратно сказать, пробирает же! Хотел он ее, прекрасную деву с синими, как лесные озера, глазами, смерть как хотел…

Вот и сидит теперь, словно лесной кот перед запертой кладовой, на чужой кусок пирога облизывается. Думал это как будто в шутку, разбавляя горечь смешочками, но внутри все равно саднило…