Бессердечное наследство (ЛП) - Линде К. А.

— О, Натали! — воскликнула она, как будто не знала, что я сплю.

Я прищурилась, глядя на нее.

— Ты знала, что я сплю.

— Ну, теперь, когда ты уже проснулась, не хочешь мне помочь?

Я рассмеялась над ее нелепым поведением.

— Какого черта? Прекрасно. В чем тебе нужно помочь?

— Отлично, дорогая. Я так рада, что ты дома. Встретимся на чердаке.

Я быстро приняла душ, театрально зевнула и поднялась по лестнице на чердак, где царила полная неразбериха.

Мать просияла при виде меня, в разукрашенной рубашке и расклешенных брюках.

— О, Натали, ты опять такая золотистая. — Это она имела в виду мою ауру. — А вот и моя богемная девочка.

Я ухмыльнулась и скрестила руки на груди.

— Итак... что ты здесь делаешь и почему ты не в магазине?

— Я наняла кое-кого, чтобы он меня заменил! — объявила мама. — Сегодня он будет там, потому что дома слишком много дел.

— Ты сказалась больной, потому что я дома, да?

Моя мама мне просто подмигнула.

— Ты забыла, я видела тебя неделю назад.

Я покачала головой. Я никогда не могла понять, что она собирается выдать.

— А теперь нам нужно, чтобы ты заняла чем-нибудь свои руки. Ты будешь рассказывать, пока мы будем разбирать все эти коробки, определяя, что сохраним, потому что нам это дорого, а что отправим в новый дом. — Нью-Эйдж «новый дом» называл мусорный бак. — Итак... Пенн?

Так я провела следующие три дня, помогая маме разбирать бесконечные коробки с хламом на чердаке. Я уже начала думать, что она настоящий дядюшка Скрудж, потому что выбрасывали мы гораздо больше коробок, чем мама за все время, потому что некоторые из вещей я никогда не видела в своей жизни. С другой стороны, мы окунулись в те переживания всех наших переездов, пока отец был военным, просматривая содержимое одной коробки за другой. Одна с надписью — «Сан-Антонио», две — «Германия», еще одна — «Индиана». Домашние фильмы, которые мы не могли теперь просматривать, были добавлены в кучу, чтобы выяснить, как их все-таки посмотреть на компьютере. Детская одежда, припрятанная для наших с Мэл будущих детей. Сохранились лучшие детские рисунки. Остальные выбросили. Мой юношеский почерк был определенно красивым.

И все это время я рассказывала. Мама слушала. Мы ничего не решали. Но работа была катарсисом, как и время, проведенное с мамой.

На третий день, когда мы наконец продвинулись на чердаке к середине, что означало, что мы могли уже добраться до дальних коробок, я наткнулась на одну с надписью «Колледж Натали». И заглянула в нее.

Я не удивилась, обнаружив кубки за плаванье и медали, тетради и записки старших классов, которые мы с Эми передавали друг другу. Я рассмеялась над стопкой фотографий, сделанные одноразовой камерой, фотографировали в основном себя в профиль, размытые изображения и какая-то чепуха. Я отложила коробку в сторону и порылась в той, что была под ней.

Моя рука замерла на фотографии Эми и меня в Париже летом после окончания школы. За несколько дней до того, как я встретила Пенна, и мир тогда навсегда перевернулся.

Я осторожно положила фото в стопку, а когда снова заглянула внутрь коробки, глаза зацепились за кусок блестящего металла, наполовину скрытого бейсболкой. Я сдвинула бейсболку в сторону. У меня перехватило дыхание, я осторожно потянулась вниз и вытащила «Замок любви».

Слезы выступили у меня на глазах, как только я взяла драгоценную вещь в руке. Маленький замок с буквами «П» и «Н». Пенн подарил его мне той ночью в Париже. Дань моим романтическим чувствам, так как мне было очень грустно слышать, что город снял все замки с мостов. Он хотел, чтобы у нас остался свой.

Когда я вернулась домой, то забросила его в свои вещи. Слишком злая на него, чтобы хранить на виду, слишком влюбленная в него, чтобы избавиться от замка. О, юная любовь.

Это была реликвия. Остаток той девушки, которой я была, когда впервые познакомилась с ним. Молодая, невинная, жаждущая и отчаянно нуждающаяся в том, чтобы кто-то разглядел во мне ту Натали, какой я была. Пенн оказался таким. И он все еще был таким. Он всегда был таким. Парень, с которым я сравнивала всех других парней. Одна прекрасная ночь, испорченная ужасным утром следующего дня.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Но обиды все исчезли, остались воспоминания о полутора лет совместной жизни. Улыбке, поцелуе и смехе. Как мне с ним писалось, Тотл, прижимающийся ко мне. Каждый раз как Пенн просто смотрел мне в глаза и знал. Как будто знала я. Все это время. Даже если мы оба совершали ошибки на своем пути. И пытались все разрушить.

И вот теперь он снова был там. В Париже, без меня.

Я сжала замок в руке и решила, что нет, нет, больше ничего не будем разрушать. Я не собиралась оставаться здесь ни минуты, ждать, пока он примет решение. Мучиться, вернется он с конференции раньше или мне придется ждать до конца лета. Интересно, сможет ли он меня простить за то, что я совершила?

Мои глаза скользнули к маме, она просто улыбнулась.

— Ты что-то решила?

— Я такая идиотка.

— Ты молода. Ты вырастешь из попыток стать кем-то другим.

Я поцеловала ее в щеку.

— Спасибо, мам.

— Я люблю тебя. А теперь иди и привези его.

Я сбежала вниз по лестнице и вошла в свою комнату. Нашла открытый чемодан, который привезла с собой из Нью-Йорка. Гору дизайнерской одежды, на которой настаивал Пенн, что она поможет мне вписаться в общество. Он был прав.

Я вывалила все эту гору на пол.

Потом нашла несколько нарядов, которые оставила здесь, в Чарльстоне, перед переездом в город. Богемный стиль, который всегда был моим основным. Вписывалась ли я в нем или нет в общество, раньше для меня это никогда не имело значения.

Мне нравились струящиеся рубашки, расклешенные джинсы и мокасины. Я хотела носить вышивку, красочные кофты и яркие узоры. Я хотела всего этого.

Я поспешно побросала свою бывшую одежду в чемодан. Схватила со стола нетронутую сумку с компьютером, купила первый же билет на самолет до Парижа и поклялась, что в этот раз все сделаю правильно.

39. Пенн

— Пенн, твоя работа как последователя Аристотелевского сексуального учения о партнерстве очень увлекательна, — сказала доктор Анжелика Дюваль, когда мы вышли с заключительной дискуссии и направились обратно в вестибюль.

— Спасибо. Мне тоже понравилась ваша последняя статья. Я был рад, что журнал по философии занял такую прогрессивную позицию, — сказал я ей.

Она улыбнулась мне. Та же улыбка, что и на протяжении всей конференции. Та, которой говорилось, что она самая красивая женщина в науке и привыкла, что с ней флиртуют. Что у нас схожие интересы и сейчас самое время пригласить ее на свидание.

Но я этого не сделал, а продолжил свой путь. В шумный бар, полный относительно занудных профессоров философии, слишком много пьющих и обсуждающих теорию в объемах, совершенно ненужных для этого места. Это было так, просто все куда-то ушло.

Двое коллег подошли поздороваться с нами и пригласили на обед на следующий день. Мы оба легко согласились, и они бросили на меня понимающий взгляд, прежде чем уйти. Возможно, все здесь думали, что Анжелика и я к концу конференции заведем интрижку. Или что мы уже завели интрижку. Никто не думал, чтобы я считал ее отличном философом и просто наслаждался ее работами.

С другой стороны, я был человеком, который писал профессионально о сексе. Чего можно было ожидать от моих коллег, которые думали обо мне подобным образом?

Я потер висок и подумал о виски, ожидающем меня в номере.

— Ты в порядке? — Спросила Анжелика, касаясь моего рукава.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Я поспешно убрал руку.

— Все отлично.

— Ты знаешь… Я никогда не делала этого раньше. — Она сделала шаг ко мне. — Не хочешь выбраться отсюда? Пойти выпить?

Я смотрел на ее маленькие розовые губы, шоколадно-карие глаза и розовые щеки. Выражение желания было написано на ее лице больше, чем мог скрыть макияж. Это было бы так просто. Если только вся эта идея не вызывала у меня тошноты.