Проклятие черного единорога. Часть первая - Евгения Преображенская

оба идём по своему пути согласно собственной воле. Нас никто не держит. Это — наш и только наш выбор. Ты можешь перестать убивать чудищ. Но, если однажды к тебе придёт поседевший от горя отец и скажет, что кто-то сожрал его дочь, разве ты сможешь не взяться за меч, а?

— Да, — согласился ведьмак с грустью — не совсем верно Джиа поняла его вопрос. — Не смогу.

— Вот и я не смогу, — кивнула наёмница. — Даже если отец обвинит в этом местного жреца. Я буду обязана — обязана перед самой собой — взглянуть на убийцу, понять, что движет им и, если потребуется, прекратить всякое «движение» раз и навсегда, — она вздохнула. — Ты, не задумываясь, можешь убивать анчуток, примитивных оборотней и вампиров. Это легко, потому что они — другие, нелюди, нечисть — не такие, как ты. И это как будто даёт тебе особое право распоряжаться их жизнями, — девушка разгорячилась. — А я… я не знаю, кто я. Я могу быть кем угодно! И потому я стою на страже всех. Ты губишь тварей, словно они зайцы, которых стало слишком много на один лес, и они угрожают сожрать всю зелень в нём. А я нахожу и расправляюсь с зайцами о двух головах, о пяти ногах и трёх ушах, потому что они ведут к гибели весь заячий род. И не важно, заяц это, человек или нелюдь!

— Сложно, — хмуро проговорил Летодор. — Вырождение анчуток и шаркани как-то заметнее глазу…

— Ну а я чую выродившиеся души, — грустно прошептала Джиа. — Я ощущаю от них запах лжи, искажения… Очень редко душа искажена целиком. Иногда — частично, как опухолью, злокачественным образованием. Я называю это anioma. Аниома может быть безвредной, а может разрастись и даже перекинуться на другие души — ведь мы все взаимосвязаны.

— Ты чуешь ложь? — переспросил мужчина. — А разве ж не все мы болеем ею, так или иначе? Только по чести прожить никак нельзя.

— Всё верно, — подтвердила наёмница. — Но одно дело сбывать неспелые яблоки и называть их сладкими, и совсем другое — продавать отравленные плоды.

Ведьмак задумался.

— Скажи, а во что верят сумеречные лисы? — тихо спросил он. — Разве то, чем вы занимаетесь, единоугодно? Что думает об этом занятии твой «Единушка»?

— Хм, боюсь, ты не совсем понимаешь, кто такой Единый, Летодор, — грустно улыбнулась девушка. — Люди забывают, что Единый — это не только свет солнца, день или животворящая мелодия, но это ещё и тени, ночь и… смерть. Отрицание одной из сторон искажает само Единство, разбивает его на части. Отрицание тёмной стороны Единого порождает «мерзкую нечисть». А непринятие единого Закона порождает душевную боль.

— Значит, вот как оно, — пробормотал мужчина. — Вот как вы переиначили закон Единого под себя.

— Мы? — усмехнулась Джиа. — «Мы» — это не ночные тени. Мы — это и эльфы, и люди, и множество других рас. Мы — это бывшие крестьяне, ремесленники, солдаты и даже мракоборцы! Мы — это сироты, дети, оставшиеся без родителей, и родители, потерявшие своих детей…

— Хм… Выходит, это жрецы Единого не знают, кто такой Единый?

— Отнюдь, — покачала головой Джиа. — Увы, но само желание разделить Единое на части также заложено в Единую гармонию мира. Любой душе для её развития необходимы сомнение и боль. Вот я — знаю Закон, могу умничать и рассуждать о нём, сколько вздумается. Но от этого однажды моя боль не станет менее острой…

— Это знание истинного Закона даёт вам право убивать людей? — с горечью спросил мужчина.

— Это тоже часть гармонии, — пожала плечами Джиа. — Мы убиваем людей — нас убивают мстители. Нечисть убивает людей — ты убиваешь нечисть, — она вдруг замолчала, остановилась и как-то странно посмотрела на ведьмака. — А вот на чью сторону встанешь ты, если мы будем вместе?

Летодор опустил голову, зачем-то рассматривая мозоли на своих руках.

— Джиа, а ты намерена всю жизнь убивать живых существ? — глухо спросил он. — Ты ведь женщина: женщины дают жизнь, а не отнимают её. По Закону. Убивать должны мужчины. Это грубое и грязное занятие…

— Женщина, — Джиа недобро усмехнулась. — Знаешь, женщине, матери, самке приходится убивать, когда… мужчины начинают убивать детей, — она вздохнула, будто пытаясь выдохнуть, освободиться от некой боли внутри. — Теперь ты молчишь? — спросила девушка.

— Молчу, — ответил ведьмак.

— Ты хочешь меня, моих ласк и поцелуев, как будто этим всё и закончится, — продолжила Джиа с лёгкой горечью в голосе. — Но, если мы будем вместе, ты должен определиться, с какой стороны от Единого стоишь ты. Ибо оба мы идём своим путём, а Закон гласит, что за каждый шаг мы будем нести ответственность. И каждый наш выбор будет иметь последствия…

— Я понял тебя Джиа, — кивнул Летодор. — Я понял…

Ему снилось тёмное море под сводом грозовых туч. Вода дыбилась крутыми волнами, мечась и беснуясь. Она вгрызалась вспененными клыками в безразличную гладь песка. Разъярённая стихия шипела, словно полчища змей. А над нею завывал ветер, разметающий в клочья свинцовую плоть небес.

Алему Дешеру снилась Джиа. Девушка шла вдоль широкого пляжа. Она шла по грани между непокорной морской стихией и молчаливой пустыней. Ветер рвал её всклокоченные светлые волосы. В спутанных прядях блеснули белые локоны… или ему показалось? Её кожа была белее пены морской. Её бледно-зелёные, нефритовые глаза приобрели холодный серебряный блеск и словно сияли изнутри.

Одета девушка была в какие-то чёрные лохмотья, развевавшиеся на ветру, словно изорванные флаги. Её плечи и торс защищали разноразмерные пластины неправильной формы, плотно подогнанные друг к другу. Больше всего эта броня походила на крокодиловую кожу. За спиной у Джиа висели ножны. Они были пусты.

Его самого от враждебного ветра защищала тяжёлая мантия пурпурного цвета, подбитая мехом горностая. Тяжёлыми были и его шаги навстречу девушке.

Они приблизились друг к другу и замерли. Они оба молчали. Затем Джиа улыбнулась. Улыбка её была приветливой, но какой-то измученной. Девушка выглядела уставшей и больной, только её глаза возбуждённо блестели, словно изнутри тело пожирала лихорадка. Он ощутил явственный запах пепла.

— Круг замыкается, — пронеслось на краю сознания.

— Таков Закон, — ответил он и подивился тому, каким грубым и чужим оказался его собственный голос.

Джиа кивнула. И её лицо вдруг исказила гримаса боли. Он хотел было протянуть к ней руки, но внезапно осознал, что рук у него нет.

Не было больше ни рук, ни пурпурной мантии. Не было даже голоса, чтобы закричать. Не было больше ни моря, ни песка, ни неба. Не было и его самого. Было лишь серое ничто и ужас.

Он замахал руками, закричал и