Из жизни авантюриста. Эмиссар (сборник) - Юзеф Игнаций Крашевский

На одной из чуть более широких улочек, в деревянном домике, приподнятом фундаментом над уровнем уличной грязи, над дверью которого была прибита доска с энергично нарисованным московским орлом, в первой комнатке сидел совсем неинтересный человечек. В нём легко было узнать русского чиновника не только по мундиру, но и по физиономии, которую правильней всего было бы назвать канцелярской. Ту комнату, середину которой занимал столик, покрытый зелёным облезлым сукном и обведённый на полу чёрными пятнами чернил, украшала литография императора, два стола поменьше с чернильницами и несколько стульев, из которых один устилала миниатюрная высиженная подушечка. Безусловно, в эти минуты её использовал обречённый на одинокую медитацию урядник, опёршись на стол и грустно поглядывая в грязное и веками не мытое окно. Низкий лоб, красный нос, широкие уста, побритое лицо и бородавка около губ отличали секретаря полицмейстера. Поскольку он был не кто иной, как сам секретарь… Двери канцелярии, за которыми слышен был довольно громкий, прерываемый смехом, разговор, соединяли это пустое бюро с частной квартирой полковника Парамина, сейчас выполняющего обязанности начальника крепости в местечке.

Мы забыли добавить, что перед дверью домика стояла одноконная, ужасно грязная дрожка, покрытая кожей, возница которой, обращённый спиной к дождю, дремал, ожидая своего пана.

Секретарь полицмейстера зевал и проклинал необходимость сидения в пустой канцелярии; начинало немного смеркаться.

Затем медленно и осторожно отворилась дверь, показалась голова и, вытирая ноги на пороге, вошёл капающий от дождя еврей. Был это фактор из заезжего дома Нысоновичей, который ярмолкой поклонился секретарю и под одеждой начал искать бумагу. Секретарь принял грозную, чиновничью, полную важности мину и физиономию.

– Чего хочешь?

– Прошу ясного пана… паспорт… Путник приехал, ставлю вас в известность.

Сперва секретарь, хмуря брови, взял бумагу и поглядел на руки еврея, который потихоньку положил на стол два злотых. Читал паспорт со своего рода презрением и выражением собственной силы.

Два злотых, которые уже спрятал в карман, казалось, вовсе не произвели эффекта.

Раз и другой он крутил в руке паспорт, якобы что-то ища на нём, что не находил, и крутил головой.

– Что это? – воскликнул он наконец, кладя на стол бумагу. – Что это за манера? Гм? Приезжий, а ещё чужеземец, издалека, дьяволы его там знают, особа, может, подозрительная, присылает тебе бумагу для подписи, а лично ко мне не явится? Ты что же, Ицек, не знаешь предписаний? Или мне самому ещё идти к вам, чтобы подтвердить, что описание верное, и поглядеть в глаза тому господину? Что же, ты не знаешь какое время? Гм? Когда нам строжайше предписали обращать самое пристальное внимание на каждого путешествующего, а особенно чужеземца? Но что это? Вы надо мной и над полковником шутки шутите? Гм? Хотите, может, под суд отдать? Гм? Тридцать копеек следует за печатку… вот что! А путник пусть сам потрудится зайти в канцелярию.

Ицек поглядел на грязные ноги.

– Ясно секретарь, – сказал он, – это больной человек.

– А зачем ездит, когда больной?

– У него зубы ужасно болят.

– Пусть у него болит, что хочет, а он тут должен быть сам… Гм? Посмотреть бы ему в глаза. Так, право, хочется, а я не могу визовать, не видя… Теперь такое время… дьявол его знает, какой нации… паспорт непонятный…

– Нации? – отарировал еврей. – Какая должна быть нация! Когда это часовщик…

– Мне всё одно… часовщик ли он, граф ли, или кто бы ни был, а достаточно, что он из уважения к власти должен представиться в канцелярии.

Ицек пожал плечами и достал ещё два злотых, отступая после выполнения этого смелого действия снова к порогу.

В молчании секретарь также сперва положил два злотых в карман, но сразу стукнул рукой о стол.

– А если бы ты дал мне рубль! Слышишь? С этого ничего не будет – человек чужеземный, заграничный человек… Часовщик, разве ты знаешь, настоящий ли часовщик, или притворяется! Можешь ты знать? Знаешь ты строжайшие полицейские предписания? Гм? Ицек! Ицек! Не играй с властью! Не испытывай моё терпение… Последнее слово: иди прочь, а пришли сюда этого человека.

– Но он не говорит ни на каком языке, – воскликнул Ицек… а ну по-немецки…

– Я его проэкзаменую… der, die, das, – крикнул секретарь, – дай мне его сюда… иначе не будет! Знаешь ли ты, какое это время!

– Что я должен знать, – сказал еврей, пожимая плечами.

Секретарь поднял руку вверх.

– Знаешь ли ты, какая ответственность! Что такое – пропустить чужеземца… заграничного чужеземца… не сравнив рукописи.

Он стукнул по столу.

– Иди сразу за ним.

Еврей почесался, не смел уже говорить, но умоляюще кивал головой.

– Я знаком с тем, что вы, факторы, умеете. Иностранец, допускаю, человек порядочный, который хорошо знает, что ничего на свете даром не делается… даёт рубль или два за паспорт… а фактор приносит мне два бедных злотых.

Еврей ударил себя в грудь.

– Пусть сам представится, – прибавил секретарь, – иди немедленно… прочь.

Ицек постоял минуту, неохотно развернулся, стукнул дверями и исчез.

Секретарь усмехнулся себе… взял в руки паспорт и начал его со всех сторон разглядывать… кивал головой… потом застегнул мундир, вытянул немного воротничок, поглядел в зеркальце, засиженное мухами, и, придвинув огромную книжку, чрезвычайно тщательно её полистал, чтобы придать себе видимость занятого работой человека. Заложил за ухо перо.

Прислушивался, не идёт ли кто… но напрасно. Слышна была только капель дождя с крыш и посвистывающий вечерний ветер.

Затем он уловил шум шагов на пороге, в сенях, дверь заскрипела и на пороге, снимая плащ, показался мужчина довольно высокого роста.

Секретарь, погружённый в книги, с нахмуренными бровями, немного поднял голову. Путник с подвязанным лицом слегка наклонился к нему и начал лепетать по-немецки. Ицек смотрел то на него, то на секретаря, который, казалось, проверяет описание.

Лица путник хорошо узнать было невозможно, только два чёрных глаза, молодых, огненным взглядом сверкали исподлобья. Одет он был прилично… и имел в себе что-то, что секретаря лишило смелости.

Но не напрасно он был полицейским урядником, помимо того, что сверил описание с паспортом, нужно было поднять цену и попробовать по крайней мере что-то выторговать с незнакомца.

Поэтому секретарь, ничего не говоря, посмотрел на паспорт, встал и величественно с пером в зубах вышел через дверь, ведущую внутрь дома.

Путник, казалось, глядит на всё это очень равнодушно. Ицек шепнул ему по-немецки:

– Ему ещё надо что-нибудь дать, а не то будет утомлять.

Незнакомец кивнул головой.

Секретарь тем временем вошёл с паспортом в комнату, в которой, спасаясь от сонливости и скуки, справник с полицмейстером играли в экарте.

Бутылка рома и чашки чая поддерживали их общество.

Заметив секретаря, Прамин, который не терпел, когда его прерывают, поднял голову, унылый и гневный.

– Чего ты хочешь! Как ты смеешь?

Секретарь из всего ответа подсунул ему паспорт.

– Ну, подпиши его и иди к тысячи дьяволов.

– Подпишите, – сказал секретарь, –