Нация прозака - Элизабет Вуртцель

очень важно, где бы ты ни была, важно, чтобы ты вернулась к терапии, потому что я вижу, что без нее ты не справляешься.

– Я знаю.

– И поэтому, не знаю, как, но мы должны найти деньги.

– Мам, я не хочу, чтобы ты меня возненавидела.

– Я не могу тебя ненавидеть. Не говори ерунды. Я тебя люб-лю. Просто ты почему-то вечно выкидываешь ужасные вещи.

– Я не специально.

– Ну да, я понимаю. И понимаю, что ты за что-то злишься на меня, не знаю, это из-за меня или из-за твоего отца, или из-за всего в мире, но мне кажется, что если бы ты не прерывала терапию и мы бы поддерживали контакт с доктором Айзеком, может, ты бы не дошла до такого состояния. Я чувствую, что это моя вина, я должна помочь тебе найти поддержку прямо сейчас, чтобы ты встала на ноги до того, как покинешь Гарвард.

– Думаешь, это вообще возможно?

– Я не знаю, – говорит она. – Но я надеюсь.

8

Пространство, время и движение

Она и есть дождь

Она ждет тебя в нем

У нее сбиты в кровь ноги

Она слишком долго шла.

Дайан Ваковски.

Тревожный путник[230]

Семестр обещал быть классным. Время восстановления. Превращу Гарвард в этакий городской ретрит для лечения душевных болезней, куча курсов по компаративистике, кофе с молоком и терапия. Никаких бойфрендов, никакого алкоголя, никаких наркотиков – никаких отвлечений, пусть даже приятных, от моего четкого, упрямого намерения сохранить разум. И никакой жизни до тех пор, пока я не пойму, как на самом деле нужно жить. Само собой, время от времени будут вечеринки и, конечно, будут друзья, будут сплетни, – друзья и сплетни – хорошая штука, но никаких связей. Никаких обсессивно-компульсивных отношений, которые поглощают так сильно, что, будучи внутри них, ты даже не можешь пролистать модные развороты в Vogue, не можешь осилить семь тысяч слов о Деми Мур в Vanity Fair, и уж точно не добьешься той кристально ясной сосредоточенности, которая нужна, чтобы действительно работать над собой во время терапии, следовать программе, делать уверенные, твердые шаги, необходимые для того, чтобы раз и навсегда избавиться от этой депрессии.

Первое, что нужно было сделать сразу после того, как закатиться в город и устроиться в квартире на Киркленд-стрит, – найти хорошего психиатра. Мама в таком ужасе, что готова взять на себя счета. В ее планах был как минимум доктор медицинских наук, желательно кто-то, выпустившийся из топового университета, скажем, Гарварда, кто сможет сотворить чудо, потому что она на полном серьезе считала, что у меня поехала крыша. Но отец моей соседки по комнате, Саманты, один из первых социальных работников в сфере психиатрии, принятых в какое-то важное Общество Фрейда в Европе, посоветовал, чтобы я обратилась к психиатру – социальному работнику, который учился у него. Я решила, что загляну ко всем – к каждому, чье имя когда-либо при мне упоминали, – хоть доктор Сальтеншталь в университетской клинике, хоть мои безумные друзья. Я советовалась со столькими специалистами, что в какой-то момент все мои дни превратились в длинную череду табличек на дверях и «алфавитный» суп, в котором плавали перемешанные буквы из различных медицинских степеней – Ed.D., M.S.W., Ph.D., A.C.S.W., M.D. – и была странная ирония в том, что человек, настолько не подготовленный к тому, чтобы принимать решения о любых мало-мальски важных аспектах свой жизни, был вынужден решать, кто из них всех сможет его вылечить.

В конце концов я выбрала психиатра, которого мне посоветовала доктор Сальтеншталь, женщину, которая когда-то работала в Гарварде, а теперь открыла частную практику в своем изумительном доме в колониальном стиле на Маунт-Оберн-стрит. Ее звали Диана Стерлинг, и она понравилась мне тем, что, как и я сама, училась в Гарварде в начале семидесятых, вышла замуж за своего однокурсника и воспитывала двоих детей с приличными-но-все-же-стильными именами Эмма и Мэттью, которые учились в одной из кембриджских частных школ, набитых профессорскими детьми и хиппующими дочерями американской революции. Мне казалось, что она живет достойной, стабильной жизнью, которая мне понятна, а вот многие другие психотерапевты, с которыми я встречалась, явно пошли в эту профессию, чтобы изгнать собственных демонов. А еще мне нравилось, что она не еврейка, а значит, сможет распознать в определенных склонностях, которые я всегда принимала за этнические черточки, вроде того чтобы слишком опекать, слишком нагружать или слишком критиковать, то, чем это все на самом деле являлось: деструктивное, дисфункциональное поведение. Я хотела работать с психотерапевтом, который станет для меня образцом для подражания.

Дважды в неделю мы с доктором Стерлинг встречались в ее кабинете на цокольном этаже. Я рассказывала об одном специалисте, с которым общалась, о другом, о третьем неудачном опыте, о четвертом. Объясняла все про родителей, про воспитание в еврейской семье и про то, каково это – расти в Нью-Йорке. Время от времени она задавала вопросы, но в целом атмосфера была абсолютно доброжелательная, почти что слишком спокойная. Я ожидала слез, захлестывающих эмоций, катарсиса, драмы, откровений. Я ждала, что терапия даст мне подзатыльник, и я скажу: «Ах да, теперь-то я вижу. Вот в чем проблема. И как это я не догадывалась».

Вместо этого моя кембриджская жизнь стала настолько тихой и монотонной, что инцидентов, которые можно было бы проработать, не стало, а я чувствовала себя слишком безмятежной, чтобы тратить время, копаясь в плохих воспоминаниях. Доходило до того, что в автобусе на пути к ее офису я пыталась придумать, о чем мы могли бы поговорить. Я чувствовала себя девчонкой, которая готовится к свиданию с мальчиком своей мечты и составляет в голове список тем, которые можно было бы обсудить, на случай, если, не дай бог, что-то пойдет не так. Я переживала, что доктору Стерлинг станет со мной неинтересно, боялась, что она добавит меня в какой-нибудь список скучных пациентов, о которых она рассказывает мужу по вечерам, тех, кто даже не мог наскрести в своей жизни психологических драм, чтобы хватило на неполный час. Я переживала, что решение отказаться от саморазрушения превращает меня в зануду. Начала думать, что в нынешнем состоянии я слишком вменяема для терапии. И даже стала спрашивать себя, не будет ли разумнее тратить свое время и деньги на то, чтобы жить как живется, читать, писать и надеяться, что ответы сами придут ко мне.

А потом я устроилась на работу в службу безопасности Полицейского управления Гарварда, два вечера в неделю. Эта должность часто доставалась