Радуга в небе - Дэвид Лоуренс

В его жилах бурлило сладострастие. На какую-то секунду ему показалось, что он теряет самообладание и продолжает, не помня себя, автоматически. Но наступила заминка, хладнокровная пауза. Нет, он своего не добьется. Он опять привлек ее к себе и успокаивал, лаская. Но уже без прежнего пыла и азарта. Она пришла в себя, поняв, что ему не овладеть ею. А потом, в последний момент, когда ласки его опять стали более бурными, а желание пересилило презрение к ней и холод его влечения, она вдруг резко вырвалась.

— Не надо! — вскрикнула она, на этот раз с ненавистью, и, выбросив руку, сильно его ударила. — Пустите меня!

На секунду кровь застыла в нем. И тут же он почувствовал, как внутри него расползается улыбка — жестокая, неодолимая.

— Ну что, что такое? — с мягкой иронией проговорил он. — Никто не хотел вас обидеть.

— Чего вы хотели, я знаю, — сказала она.

— Я тоже знаю, — согласился он. — Значит, мы квиты, не так ли?

— Но от меня вы этого не получите.

— Правда? Ну, не получу, так не получу. Тоже нестрашно. Ведь так?

— Так, — сказала девушка, несколько озадаченная его иронией.

— Значит, и шум поднимать не из-за чего. И можем просто поцеловаться на прощание, ведь правда же?

Она молчала в темноте.

— Или же вы хотите, чтобы я немедленно вернул вам шляпу и зонтик и вы сию минуту отправитесь домой?

Она по-прежнему молчала. Он разглядывал ее темную фигуру, стоявшую на самом краю — там, где тьма начинала редеть, и ждал.

— Давайте же расстанемся по-хорошему, если уж расставаться, — сказал он.

Но и тут она не пошевелилась. Протянув руку, он опять увлек ее в темноту.

— Здесь теплее, — сказал он, — и гораздо уютнее. Его решимости это не охладило. А вспышка ненависти лишь подхлестнула его.

— Я ухожу, — пробормотала она, когда его рука опять обвила ее плечи.

— Смотрите, как удобно вам так стоять, — сказал он, вынуждая ее принять прежнюю позу и тесно прижимая к себе. — Зачем же так хотеть уйти?

И постепенно вернулось прежнее опьянение, вернулся прежний пыл. Почему бы не овладеть ею в конце концов?

Но она все еще подчинилась не полностью.

— Вы женаты? — наконец спросила она.

— А если и так? — сказал он.

Она не отвечала.

— Я же не спрашиваю, замужем ли вы, — сказал он.

— Вы прекрасно знаете, что нет, — запальчиво возразила она.

О, если б только вырваться, сбросить эти путы!

Но в конце концов она отстранилась, холодно и решительно. Спасена. Но спасение вызвало в ней лишь гнев еще больший, нежели опасность. Разве не холодным презрением веяло от него? А ее все еще так мучительно к нему тянет.

— Увидимся на той неделе — в следующую субботу? — предложил он, когда они вышли из парка.

Она не отвечала.

— Приходите в «Империю» и Герти возьмите, — сказал он.

— Хороша же я буду — встречаться с женатым мужчиной.

— Я же не перестаю быть мужчиной оттого, что женат, — сказал он.

— Ну, с женатым — это совсем другое дело, — сказала она заученно, но в тоне ее была печаль.

— Как это? — спросил он.

Объяснять она не стала. Однако пообещала — правда, не впрямую — в субботу вечером быть в условленном месте.

Они расстались. Он даже не узнал ее имени. Успев на поезд, он отправился домой.

Поезд был последним, и домой он очень запаздывал. Была уже полночь, когда он явился. Однако смущения он не чувствовал. Он был чужд этому дому, по крайней мере сейчас, став таким, каким стал. Анна не ложилась, ждала его. Она заметила его необычную отстраненность, потаенную, чуть ли не злорадную усмешку, словно он освободился наконец от пут добродетели.

— Где ты был? — спросила она, озадаченная, заинтригованная.

— В «Империи».

— С кем?

— Один. Я с Томом Купером возвращался.

Глядя на него, она попыталась отгадать, чем он действительно занимался. Лгал он или нет, ей было, в общем, все равно.

— Ты такой странный вернулся, — сказала она, и в тоне ее была задумчивость.

На него это не произвело впечатления. От покорности и добродетели он теперь избавился. Он сел за стол и стал с аппетитом есть. Усталости он не чувствовал. Жены словно бы не замечал.

Для Анны это был критический момент. Храня невозмутимость, она наблюдала за ним. Он беседовал с ней, но как-то равнодушно, едва замечая ее присутствие. Стало быть, он охладел к ней? Это было что-то новое. И тем не менее он притягивал ее. Такой муж нравился ей больше, чем обычно безмолвный, маловыразительный и мало проявляющий характер мужчина, каким она привыкла его считать. В нем пышным цветом расцвела его истинная сущность. И это возбуждало. Очень хорошо, пусть его цветет! Новое в нем ей нравилось. Казалось, в дом к ней пришел незнакомец. Поглядывая на него, она поняла, что не сможет умалить его до состояния, в котором он пребывал раньше. И она сразу же сдалась, не попыталась это сделать. Но сдалась она не без злобы, не без тоски по их прежней милой любви, привычной близости и ее принятого обоими главенства. Она чуть было не начала сражения за все это. Но, глядя на него и вспоминая отца, она остереглась. Поистине это было что-то новое! Очень хорошо, если она не может влиять на него по-старому, она должна быть под стать ему новому. В ней проснулась прежняя вызывающая враждебность. Очень хорошо, она тоже вступила на путь приключений. Ее голос, вся ее повадка изменились, она изготовилась для игры. Что-то высвободилось в ней. Он нравился ей. Нравился этот пришедший к ней в дом незнакомец. Добро пожаловать, она ему искренне рада. Она с радостью приветствовала незнакомца. Ее муж так ей наскучил. На потаенную жесткую его усмешку она отвечала радостным вызовом. Он ожидал найти в ней столп морали. Нет уж! Такая роль слишком уныла. Она бросала ему ответный вызов, сияя радостью, — веселый, не знающий удержу противник. Он взглянул на нее, и глаза его блеснули. Она тоже сбросила с себя путы.

Чувства его встрепенулись и, обостренные, внимали ей. А она смеялась, совершенно невозмутимая и такая же свободная, как он. Он подошел к ней. Она не отвергла его, но и не откликнулась. Сияя странной радостью, недосягаемая в своей непостижимости, она смеялась, стоя перед ним. Как и он, она готова была все бросить за борт — любовь, близость, ответственность. Что были ей сейчас четверо ее детей? Что значил для нее отец ее четырех детей?

Он был сладострастным самцом, жаждущим наслаждения, она же была самкой, готовой получить свое, но по-своему Мужчина способен ощутить себя свободным, но так же способна на это и женщина. Как и он, она отринула моральные заповеди. Все, что было до этого, в ее глазах потеряло смысл. По примеру незнакомца она тоже стала другой. Он был ей чужд и желал чего-то своего. Очень хорошо. Она поглядит, что станет делать этот чужак и что он такое.

Она смеялась и удерживала его на расстоянии, как бы не замечая. Она глядела, как он раздевается, словно он был ей чужим. А он и был ей чужим.

И она возбудила в нем страсть, глубокую, неистовую, он почувствовал это прежде, чем руки его коснулись ее. Маленькая девчушка из Ноттингема подвела его к этому состоянию. Одним резким движением они отбросили мораль, и оба стали искать наслаждения — чистого и ничем не осложненного. И жена его была такой незнакомой. Казалось, что это чужая женщина, совершенно и абсолютно ему не известная, другой мир, обратная сторона луны. Она ждала его прикосновений, как если б он был мародером, тайно пробравшимся в дом, не знакомым ей и таким желанным. И он начал ее раскрывать Он смутно предощущал в ней огромный и неведомый еще ему запас чувственных прелестей. С упоением сладострастья, в неистовом восторге, в который вовлекал и ее, он изучал каждую ее черточку в ряду других прекрасных черт, составлявших ее телесную красоту.

Он совершенно отрешился от себя, погрузившись в чувственное восхищение этими ее прелестями Он стал другим и наслаждался ею. Они не чувствовали больше ни нежности, ни любви друг к другу — лишь безумную сладострастную жажду открытий и огромную ненасытную радость постижения ее телесных красот. Она была кладезем совершенной красоты, и безумная жажда созерцать эту красоту сводила его с ума. Это был праздник чувственности, а он был мужчиной, наделенным одним — способностью этой чувственностью насладиться.

Некоторое время он жил, обуреваемый этой страстью — желанием чувственно постичь жену, и это было похоже на дуэль: без любви, без слов и даже без поцелуев они предавались безумию — полному постижению красоты, раскрываемой лишь через прикосновение. Он жаждал прикасаться к ней, раскрывать ее, он испытывал безумное желание ее познать. Но спешить было нельзя, иначе он все потеряет. Надо было смаковать каждую из прелестей по очереди, и обилие этих прелестей сводило его с ума наслаждением и жаждой узнать больше, обрести силу, узнавать еще и еще. Ибо это было самым главным.