Фронтовые повести - Адий Шарипов

— Хочу любить русский девка, — сказал ей Ранкенау по-русски, вероятно, полагая, что родная речь про любовь произведет на официантку большое впечатление.

— Любите на здоровье, — ответила ему Шура по-немецки.

— Тебя, — сказал Ранкенау по-русски, — тебя. — И еще крепче прижал к себе Шуру и закружил.

После полуночи, в самый разгар банкета, вбежал бледный младший офицер и вытянулся перед Ранкенау с докладом. Ранкенау отошел с ним к двери, и в наступившей тишине стали слышны обрывки фраз: «…убежали в лес-неизвестно… освободили…»

— Где была охрана? — жестко спросил Ранкенау. — Где была охрана? — повторил он с истерическими нотками.

В один миг в столовой стало тихо и пусто. Первым покинул зал высокий полковник. Нетрудно было догадаться, какой разговор состоялся между ним и Ранкенау.

…А в это время Володя Хомяков уже лежал в постели у себя дома и, закрыв глаза, пытался уснуть. Полученная сегодня бесшумная винтовка сработала на славу — часовые попадали с вышек, будто галки с веток, так и не успев поднять тревоги. Вместе с винтовкой Володя получил шифровку, в которой сообщалось, что стоянка Лесного царя в эти дни будет за деревней Заводок Краснопольского района Могилевской области. Туда и направился дед Яков вместе с освобожденными и тремя полицаями, которые помогли Володе и деду Якову беспрепятственно открыть ворота зернохранилища, превращенного фашистами в тюрьму для смертников.

Володя уснул только под утро и, засыпая, подумал о Шуре. Знает ли она об удачном исходе операции?.. А если еще не знает, то скоро, завтра утром, узнает, потому что об этом будет знать весь город…

Тамара и Жамал встретились радостно, будто после долгой-долгой разлуки. И не удивительно — в такой обстановке, в самом логове врага, каждый день мог показаться вечностью.

Теперь несмотря на то, что главная опасность миновала и оставалось только добраться до своих лесом, который не продаст, не выдаст, молодые женщины почувствовали страшную усталость. Они очень часто отдыхали, присаживаясь, непременно разувались, чтобы дать отдохнуть натруженным ногам, и говорили между собой меньше прежнего — сказывалось огромное напряжение этих дней. |

И если по дороге на задание у них почти не было аппетита, они могли весь день не прикасаться к еде, то теперь пустой желудок все чаще давал знать о себе, и они быстро съели весь запас, который им удалось прихватить с собой: и хлеб, и сало, и вареную «в мундире» картошку.

Помня о встрече с фашистами возле родника, они решили обогнуть его стороной. Если, идя на выполнение боевого задания, они могли рисковать, то сейчас не было никакого смысла подвергать себя излишней опасности, важнее всего было поскорее добраться до бригады и рассказать обо всем, что сумели узнать, увидели и услышали.

Они обошли родник стороной, чутко прислушиваясь к лесным звукам, и услышали вдруг лай собаки, причем неподалеку, — значит, где-то рядом была деревушка или какой-нибудь хутор. Деревья вскоре поредели, и женщины увидели впереди большую поляну. Они прошли ее по краю, вскоре лес раздался, и женщины увидели метрах в восьмистах деревушку. Собака уже не брехала, в лесу стояла мертвая тишина.

Минуты две Тамара наблюдала за деревушкой и не заметила в ней никаких признаков жизни.

— Похоже, что немцы угнали отсюда всех жителей, — заметила она, — боялись, наверное, что они будут помогать партизанам. Место тут для связи с партизанами очень удобное, безопасное.

— Но если фашисты деревню не спалили, то могли сделать ее своей базой, — заметила Жамал, протягивая руку за биноклем. Она долго смотрела, переводя поочередно взгляд с одного двора на другой, и наконец заметила человека. Он влез на крышу сарайчика, где лежала небольшая копна сена, и начал ворошить его вилами.

Тут обе невольно вздрогнули, услышав вдруг совсем близко лошадиное похрапывание и скрип тележных колес. Подруги затаились в кустах. Слева показалась повозка, запряженная тощей лошаденкой, в повозке сидели две женщины. Оказывается, совсем рядом, метрах в пятидесяти, шла проселочная дорога, которую Тамара и Жамал не заметили из-за высокой травы.

— Давай остановим их, поговорим! — предложила Тамара.

Партизанки ползком подобрались к самой дороге, и, когда лошадь поравнялась с ними, они поднялись из травы и шагнули к телеге.

Не успели сказать «здравствуйте», как лошадь испуганно шарахнулась в сторону, а женщины в повозке, взвизгнув, ухватились за борта телеги и чуть не вывалились.

Той, что правила, кое-как удалось остановить испуганную кобылу.

— Чего лошадь пугаете? — недружелюбно, простуженным голосом проговорила широколицая грубоватого вида женщина, сама напуганная не меньше кобылы.

— Да мы и не собирались пугать, — усмехнулась Тамара, — нам с вами поговорить надо.

— Если бы какая другая на моем месте, так и не удержала бы, — не без гордости проворчала женщина. Между тем лошаденка, переступая бочком-бочком, вернулась на дорогу и, отфыркиваясь, жевала удила.

— Далеко ездили? — спросила Тамара.

— Да уж не на свадьбу, — все еще не оправившись от испуга, ответила широколицая. — За дровами ездили.

— До деревни нас не подбросите? — продолжала Тамара.

— Партизанки, что ли?

— Нет, полицаи, — ответила Жамал. Широколицая махнула рукой:

— Бабы в полицаях не служат. Садитесь. Немцев у нас нет.

— А мы и так знаем, что нет, — сказала Тамара.

Опершись обеими руками о борт, она по-мужски, боком, села в бричку на кучу хвороста. Жамал проделала то же самое.

— А откуда знаете-то? — поинтересовалась широколицая, трогая повозку.

— А потому что фрицы вас бы не выпустили из деревни.

— Что верно, то верно, — согласилась вторая, до сих пор молчавшая, — когда приходят, то мы и к соседям боимся сходить.

— Мы хотели бы воды напиться да фляжки наполнить, — сказала Тамара, втайне надеясь, что в деревне их и покормят и расскажут о своем житье-бытье, а такие сведения для партизан никогда не лишни.

Минут через двадцать они прибыли в деревню и заехали во двор с покосившимися тесовыми воротами. Широколицая стала распрягать кобылу, а вторая, худенькая, провела их в дом и пригласила к столу.

Первым делом партизанки попросили воды, и обе, не переводя дыхания, жадно выпили по две больших кружки.

Женщина, погремев ухватом и печной заслонкой, поставила на потемневший от времени, голый и щелястый стол чугунок с горячим и густым картофельным супом, положила деревянные большие ложки, поставила перед гостями пожелтевшие тарелки. Жамал с Тамарой и не заикались о еде, но какая хозяйка в ту пору не знала, что люди в лесу живут далеко не сытно. К тому же, как это ни странно на первый взгляд, общая беда всегда заставляет людей делиться последним куском хлеба, последней ложкой похлебки, всем тем, что, как принято говорить, бог послал.

Хозяйка положила на стол тяжелый каравай черного хлеба, нарезала толстыми ломтями. Хлеб разваливался в руках, на вкус в нем явно ощущалась какая-то трава, не то лебеда, не то крапива, но Жамал и Тамара ели с удовольствием и едва успели дохлебать суп, как в избу вбежала девчонка лет четырнадцати и прямо с порога выпалила:

— Мам, немцы!..

Подруги схватились за автоматы.

— Сколько их, много? — торопливо спросила Тамара.

— Двое!.. На лошадях!..

Хозяйка метнулась в другую комнату, потом — к порогу. Быстро сдвинула старый домотканый половик и дернула за кольцо, ввинченное в пол.

— Полезайте в погреб! Посидите там, они скоро уйдут. В третий раз, подлые, приезжают, подбирают все, что плохо лежит…

Женщины спустились в подпол. Он был невысоким. Они почти касались головой пола и слышали, как хозяйка задернула половик на прежнее место и еще потопталась на нем, затем поставила пустое ведро и налила в него воды.

Прошло, наверное, с полчаса. В погребе пахло прелым картофелем, было сыро и холодно. Хорошо, что Тамара и Жамал догадались сразу сесть спиной друг к другу и теперь согревались одним только прикосновением.

Они просидели в подполе, казалось, целую вечность, руки и ноги затекли от неподвижности, тело пробивала дрожь.

Думали уже, что фашисты проехали мимо, как вдруг загремели над головой кованые сапоги и послышались грубые мужские голоса: «Матка, яйка!.. Матка, яйка!..»

Что-то со звоном ударилось об пол, видимо, печная заслонка, загремело, послышались причитания хозяйки, ее неразборчивые объяснения. Тяжелые сапоги во всех направлениях протопали по избе несколько раз, надолго задержались у печи. Притаившиеся в погребе женщины все свое внимание сосредоточили на том месте, где было кольцо в полу. Потом наступила тишина, так же неожиданно, как она была нарушена. Тамара легонько подтолкнула Жамал, будто проверяя, жива ли она. Жамал ответила тем же, по проронив ни звука.