Проступок аббата Муре. Страница любви - Эмиль Золя

силой, О любезный брат мой, сколь должны вы быть горды и счастливы! Отныне вы не будете больше пребывать в себялюбивом одиночестве. Каждый час будет налагать на вас какую-нибудь приятную обязанность. Нет ничего на свете лучше, нежели любить и защищать того, кого любишь. От этого сердце ваше расширится, силы ваши умножатся во сто крат. О, как сладко быть опорою, охранять любовь и нежность, видеть, как слабое существо отдается во власть твою и говорит: «Бери меня, делай со мной что хочешь, я верю в твою честность!» И вы будете осуждены на вечную муку, если когда-либо покинете ее. Это было бы самой низкой изменой, и Господь покарает вас за нее. С той поры как она отдалась вам, она ваша навсегда. Лучше всего носите ее на руках и опускайте на землю лишь тогда, когда она будет там в полной безопасности. Оставьте все ради нее, возлюбленный брат мой…

Тут голос аббата Муре настолько изменился, что слышалось одно только неясное бормотанье. Он опустил ресницы, побледнел как полотно и говорил с таким горестным волнением, что даже верзила Фортюне заплакал, сам не понимая отчего.

– Он еще не вполне оправился, – сказала Лиза. – Напрасно он так утомляется… Гляди-ка, Фортюне плачет!

– Ох уж эти мужчины! Такие неженки – хуже баб! – пробормотала Бабе.

– А все-таки он славно говорил, – решила Рыжая. – Уж эти священники! Всегда-то они разыщут кучу такого, что тебе и в голову не придет.

– Ш-ш… – прошипела Теза, которая было уже собралась тушить свечи.

Но аббат Муре все еще лепетал, приискивая заключительные фразы.

– Вот почему, любезный брат мой и любезная сестра моя, вам надлежит пребывать в католической вере. Только она надежно обеспечит мир вашего семейного очага. Дома вас, конечно, научили любить Господа Бога, молиться ему утром и вечером и уповать лишь на дары его милосердия…

Он не закончил речи, повернулся, взял с престола чашу и, склонив голову, ушел в ризницу. Впереди него шел Венсан, который чуть было не уронил сосудов и плата, силясь разглядеть, что делает на другом конце церкви Катрин.

– Ах ты, тварь бездушная! – закричала Розали сестре и бросила мужа, чтобы взять на руки младенца.

Ребенок смеялся. Розали поцеловала его, поправила свивальник и погрозила Катрин кулаком.

– Упал бы он, уж я бы тебя отхлестала по щекам!

Фортюне подошел, раскачиваясь на ходу. Все три девицы, закусив губы, двинулись ему навстречу.

– Вишь, какой гордый стал! – шепнула Бабе двум другим. – Добрался, мошенник, до деньжат дядюшки Бамбуса… Каждый вечер я видела, как он вместе с Розали пробирался на лужок за мельницей: они ползли, бывало, на четвереньках вдоль невысокой ограды.

Все расхохотались, а долговязый Фортюне громче всех. Он ущипнул Рыжую и позволил Лизе назвать себя дураком. Фортюне был малый степенный и на окружающих смотрел свысока. Речи священника ему надоели.

– Эй, матушка! – позвал он грубым голосом.

Но старуха Брише попрошайничала у дверей ризницы. Она стояла, заплаканная и тощая, рядом с Тезой, а та совала ей в карманы передника яйца. Фортюне нисколько не устыдился. Он только подмигнул и произнес:

– Мамаша-то у меня – прожженная!.. И то сказать: ведь кюре хочется, чтобы у него в церкви был народ!

Тем временем Розали успокоилась. Перед уходом она спросила Фортюне, пригласил ли он господина кюре прийти к ним вечером и, по местному обычаю, благословить их домашний очаг. Тогда Фортюне побежал в ризницу, стуча по церкви каблучищами, точно шел по полю. А выйдя оттуда, закричал, что кюре придет. Теза была чрезвычайно возмущена этим топотом и шумом. Как видно, эти люди думают, что они на большой дороге! Она легонько хлопнула в ладоши и стала подталкивать новобрачных к дверям.

– Все уже кончено, – говорила она, – отправляйтесь-ка, ступайте работать.

Теза думала, что уже выгнала всех, как вдруг заметила Катрин и присоединившегося к ней Венсана. Оба с озабоченным видом наклонились над щелью, где копошились муравьи. Катрин с таким ожесточением шарила в ней длинной соломинкой, что в конце концов оттуда хлынула на плиты целая волна испуганных муравьев. Но Венсан сказал, что, для того чтобы найти царицу, надо докопаться до самого дна.

– У, разбойники! – закричала Теза. – Что вы там делаете? Оставьте мурашек в покое!.. Это ведь муравейник барышни Дезире! Увидит она вас – не обрадуетесь!

Дети пустились наутек.

II

В сутане, с непокрытой головою, аббат Муре снова вернулся к алтарю и стал у его подножия на колени. В окна падал сероватый свет, и тонзура выделялась в волосах священника широким бледным пятном. Слегка дрожа, он поводил шеей, точно ему было холодно. Сложив перед собою руки, он погрузился в такую горячую молитву, что даже не слышал тяжелых шагов Тезы, которая вертелась рядом, не смея прервать его. Ей, должно быть, мучительно было видеть его в таком сокрушении, на коленях. На миг ей даже почудилось, что он плачет. Она остановилась позади алтаря, чтобы понаблюдать за ним. С самого возвращения аббата Теза решила не оставлять его одного в церкви, особенно после того, как однажды нашла его распростертым ниц, со стиснутыми зубами и ледяными щеками, как у мертвеца.

– Войдите же, войдите, барышня, – сказала она Дезире, просунувшей голову в дверь ризницы. – Он все еще здесь, как видно, опять хочет захворать… Вы ведь знаете, он только вас и слушается.

Дезире улыбалась.

– Ну вот! Пора завтракать, – прошептала она, – я есть хочу.

И на цыпочках подошла к священнику. Взяла его за шею и поцеловала.

– Здравствуй, братец, – сказала она. – Ты, стало быть, хочешь меня сегодня с голоду уморить?

У него было такое страдальческое лицо, что она еще раз поцеловала его в обе щеки. Он медленно выходил из оцепенения. Придя в себя, он узнал Дезире и хотел было нежно оттолкнуть ее, но сестра держала его за руку и не отпускала. Она едва дала ему перекреститься и тотчас же увела.

– Я голодна! Идем, идем, ты тоже хочешь есть!

Теза приготовила завтрак в глубине маленького сада, под двумя большими шелковичными деревьями, чьи густолиственные ветви образовали зеленый навес. Солнце наконец победило утренние испарения, предвещавшие грозу, и теперь пригревало грядки с овощами, а шелковичное дерево отбрасывало широкую полосу тени на хромоногий столик. На нем стояли две чашки с молоком и густо намазанные маслом ломти хлеба.

– Видишь, как здесь мило, – сказала Дезире в восхищении от предстоящего завтрака на открытом воздухе.

Она отламывала громадные куски хлеба и уплетала их с великолепным аппетитом. Теза стояла тут же.

– Что ж ты не ешь? – спросила у нее Дезире.

– Сейчас, – отвечала старуха. – Мой суп еще не разогрелся.

И после паузы, восторгаясь здоровым видом этого большого ребенка, она обратилась к священнику:

– Одно удовольствие смотреть!.. Что, господин кюре, неужели вам, глядя на нее, есть не хочется? Надо есть хотя бы через силу.

Аббат Муре наблюдал за сестрой и улыбался.

– Да, она отлично выглядит, – бормотал он. – С каждым днем полнеет.

– А все потому, что ем! – закричала Дезире. – Если бы ты тоже кушал, и ты бы потолстел… Ты, значит, все еще болен. У тебя такой печальный вид… Не хочу, чтобы ты опять хворал! Не хочу, слышишь? Я так скучала, пока тебя не было, когда тебя увезли лечиться.

– А ведь она права! – сказала Теза. – У вас, господин кюре, здравого смысла ни на грош. Что это за жизнь – две-три крошки в день? Словно пташка! У вас совсем крови не прибывает! Оттого вы так бледны… Не стыдно вам, что вы худы, как щепка, в то время как мы, женщины, всё толстеем? Добрые люди еще подумают, что мы вас вовсе не кормим.

Щеки у обеих так и лоснились от цветущего здоровья; они дружески журили его. У священника были огромные ясные глаза, но они, казалось, ничего не видели. Он беспрестанно улыбался.

– Я не болен, – отвечал он. – Я почти допил молоко.

А сам едва сделал два глотка, до хлеба же и не дотронулся.

– А вот животные, – задумчиво сказала Дезире, – куда здоровее людей!

– Так, так! Очень лестно для нас то, что