Мы пришли с миром - Виталий Забирко

— Спасибо.

Голос прозвучал глухо и безжизненно.

— Могу чем-то помочь? — осторожно спросил я.

— Уже ничем, — все так же безжизненно отозвался Андрей. — Осталось день-два... — Голос у него пресекся.

Мимо степенно прошествовал священник, посмотрел на нас, приостановился, затем развернулся и подошел.

— Крепитесь, сын мой, — тихо проговорил он и положил ладонь на плечо Андрея.

— Я не верую в Бога, — безразличным голосом сказал Андрей и вежливо снял руку священника со своего плеча.

— Бог посылает вам испытание...

— Бог? — переспросил Андрей ровным голосом. — Мне? Тогда при чем тут мой сын? Почему должна страдать его безвинная душа? Где же Божье милосердие?

— Это испытание для всех нас, — поправился священник.

— Испытание? — продолжал Андрей бесцветным голосом. — Какое же это испытание, когда моя жена умирала в таких муках, которые иначе как пытками назвать нельзя? Если Бог забирает жизнь человека с адскими муками, то какой же он всемилостивый? А если это дьявольские козни, то какой же Бог всемогущий, если позволяет такое? А если Божье испытание и дьявольские пытки — одно и то же, тогда Бог и дьявол — одно лицо. А это равносильно тому, что ни Бога, ни дьявола вообще нет.

Священник покачал головой.

— Ты в горе, сын мой, и твои уста не ведают, что говорят. Прости тебя, Боже!

Он осенил Андрея крестным знамением и пошел своей дорогой.

Андрей повернулся ко мне и попросил:

— Окажи услугу... — Голос у него по-прежнему был ровным и бесстрастным, будто и не дискутировал он только что со священником. — Я тут задолжал врачам за обезболивающее... — Он достал большой ключ и протянул мне. — Сходи в мастерскую, может, там доллары появились, принеси.

Андрей посмотрел потерянным взглядом вдоль коридора.

— Сейчас что — день, ночь?

— Вечер.

— Тогда не забудь зайти в сторожку за стеклодувной и предупреди Егорыча, что от меня. А то он может пса спустить. Пес у него злой...

Я взял ключ и вдруг понял, что могу сделать для Андрея. Лихорадочно зашарил по карманам, выгреб все доллары и положил ему на колени.

— Держи.

Андрей посмотрел на деньги равнодушным взглядом.

— Не знаю, когда смогу отдать долг.

— Ты за кого меня принимаешь? — покачал я головой. — Нашел о чем думать.

— Раньше бы... — тяжело вздохнул он.

Я сочувствующе пожал ему руку, встал, но уйти просто так не смог. Подошел к палате и заглянул сквозь стеклянную дверь.

На высокой больничной койке лежал под капельницей худенький мальчишка, до подбородка прикрытый простыней. Изможденное бледное лицо, закрытые глаза, приоткрытый рот. Как и у всех раковых больных, больше всего поражала идеально лысая после многочисленных сеансов химиотерапии голова. Казалось, он не дышал, и только размеренное, словно щелчки метронома, попискивание кардиомонитора говорило о том, что жизнь в нем еще теплится.

— Олежка давно разучился улыбаться, — сказал Андрей. Он подошел сзади и поверх моего плеча смотрел на сына. Губы у него подрагивали. — С тех пор как умерла мать, я ни разу не видел на его лице улыбки...

Я тяжко вздохнул. Сказать было нечего.

— Иди, — мягко подтолкнул в спину Андрей. — У тебя свои дела.

И тогда я вдруг понял, что еще могу сделать для него, но для этого обязательно нужно встретиться с объектом. Край как необходимо. И чем раньше, тем лучше. Пока жив Олег.

Я кивнул Андрею и, не оглядываясь, медленно побрел по коридору, хотя очень хотелось бежать. Бежать, чтобы успеть. Однако я не был уверен, что все получится, и не хотел обидеть Осокина. Но как только завернул за угол в следующий коридор, я ускорил шаги.

Святогорский монастырь находился далеко за городом, и меньше чем за час до университетского городка отсюда не добраться. И то, если повезет поймать такси в этой глухомани. Но для меня расстояние не имело значения. Как попал сюда, так и уйду.

Можно было войти в стену прямо здесь, но по коридору сновали монахини и медсестры, и я направился в конец коридора, в туалет. Вначале я хотел войти, запереться в кабинке и уже оттуда шагнуть сквозь стену в стеклодувную мастерскую, однако затем решил по-другому. Время сейчас работало против меня, и надо было спешить. Вряд ли кто поймет, открывал я дверь в туалет или прошел сквозь нее. Если вообще обратит на меня внимание.

Я шагнул в дверь как раз в тот момент, когда она начала открываться внутрь. Отступать было поздно, и пришлось поспешно впрыгивать в дверь. Последним, что я успел увидеть в хосписе, было ошарашенное лицо священника, выходящего из туалета. Ну и черт с ним! Плевать, как он расценит трансцендентное явление — как Божье провидение или дьявольское наваждение. Прав Андрей: Бога нет. И дьявола тоже.

Наконец-то я попал туда, куда хотел. Чему-то все-таки научился. В стеклодувной мастерской было темно, но благодаря ночному видению я увидел на столе, рядом с центральной горелкой, шевелящуюся бесформенную массу. В сером сумеречном свете было трудно разобрать, в каком именно виде заявился в мастерскую объект, и я, не сводя с него глаз, зашарил рукой по стене в поисках выключателя.

Выключатель оказался рядом с дверью, и, когда зажегся свет, я увидел сидящего на столе мохерового осьминога. Не обращая на меня внимания, он задумчиво вертел перед собой карий стеклянный глаз. Стекло играло в щупальцах словно живое: глаз то растягивался в стороны, как капля воды, то становился плоским, то вновь принимал сферическую форму.

— Привет, — с облегчением сказал я. Правильно сделал, что поспешил, иначе мог бы и не застать объект на месте.

— Привет, — не поворачиваясь ко мне, буркнул осьминог. — Ты не в курсе, почему глаз только один? Где его пара?

Меня так и подмывало заорать на него и потребовать ответа, где находится Оксана, но я пересилил себя. На горьком опыте убедился, что экспрессия не поможет. Мои вспышки ярости Буратино принимал за игру и начинал выкобениваться. Ох, как прав Иванов насчет иной психологии...

— А с чего ты взял, что я тебе отвечу? — натянуто спросил я, напрягаясь от понимания, что в любую секунду объект может исчезнуть, так и не ответив в свою очередь на мои вопросы. В то же время был уверен, что, задай я вопросы напрямую, вероятность его исчезновения увеличится. Любопытен объект до крайней степени, и, только заинтриговав, я мог удержать его.

— А почему ты не хочешь отвечать? — удивился осьминог, по-прежнему не поворачиваясь ко мне, однако пряжа на туловище зашевелилась, нити раздвинулись, и в прореху высунулся голубой стеклянный глаз. — Разве мы не друзья?

— Друзья?! — поперхнулся я и прочистил горло. — Другу не говорят, что он больше не нужен.