Укус ангела - Павел Крусанов

– Может, шилом проколоть? – предложил действительный член Русского географического общества Прохор.

– Жалко, – помилосердствовал Барбович. – Околеет ещё. Будешь один, как Труффальдино, нам с Иваном сапоги дёгтем мазать.

– Жалко – у пчёлки в попке, – буркнул под нос Прохор.

– Ты обижульки-то не строй, – предупредил Барбович, – не с девками на посиделках.

Некитаев согласился – постановили болезного денщика не прокалывать. Поскольку никто не знал, много ли времени потребуется бедняге, чтобы сдуться до уставной величины, решили передать его под надзор врачу в Зейле – и в самом деле, не катить же его перед собой до Берберы, как шестипудовую тыкву. Слава Богу, отыскали русского доктора, отбывавшего невесть за какой грех повинность в международном госпитале красного креста. Оставлять больного на иноземца было решительно невозможно – разумеется, не из великодержавного чванства, но исключительно из интересов дела. А интересы дела требовали сохранять в тайне цели миссии и не доверять никому. Ни кочевникам сомали, ни суахили, ни чёрту, ни херувиму, а прежде всего – англичанам.

В англичанах, собственно, и было всё дело.

Сто лет назад Британия в Трансваале едва не проиграла войну бурам. Ей потребовалось два с половиной года, чтобы принудить к сомнительному миру в четыреста раз слабейшего врага и добраться наконец до алмазов бурских республик. Счастье Англии, что никто не вмешался в эту войну, иначе б ей, как пить, не миновать разгрома. В результате для всего света открылся тайный недуг Альбиона – его внутренняя неготовность к большим войнам, его духовное одиночество не только в Европе, но и среди собственных колоний, которые оказали ему не многим более поддержки, чем враги. Это был серьёзный урок. Дабы избежать подобных конфузов в будущем, Лондон собрал конференцию первых министров британских колоний, дабы решить вопрос образования всебританской федерации, вопрос устройства огромной империи из хаоса подвластных Англии земель – раз уж решено вводить в органический план своей жизни вражду, то империя, несомненно, выгоднее всякой автономии. Предложенная идея была чрезвычайно проста: в своих пределах Британии не тесно, вместе с колониями она представляет ещё не сложившийся, но замкнутый мир, который мог бы прекрасно существовать без участия остального человечества. Здесь представлены все широты и долготы, все климаты и почвы; тут есть житницы хлеба и поставщики мяса, рынки шерсти и хлопка; все металлы и минералы в этой империи – свои. Сама же Англия в состоянии завалить фабрикатами полмира. Все элементы системы были налицо, оставалось их уравновесить и тогда возникло бы идеальное «замкнутое» государство, о котором мечтали философы. Перестав зависеть в хлебе от американцев и русских, в лесе – от норвежцев, в шёлке – от французов, Британская империя отделилась бы от человеческого рода, ничего не покупая у соседей и продавая им только свои излишки. Идея эгоистичная, безнравственная, но безусловно выгодная. В государственном смысле реализация этого проекта обещала в будущем из распылённых Британских владений составить силу, господствующую на земле. Впрочем, скептики на примере Североамериканских Штатов пророчили этой затее провал. И они оказались правы – английские колонии уже изрядно обмещанились и впали в полный коммерческий материализм; кроме того, наравне с метрополией, были они старой купеческой крови и в результате, переторговавшись, разошлись без сделки. После, как известно, колонии вовсе отпали от old merry England и, обретя полную независимость, стали жить своим уставом.

Однако то, что в своё время не удалось Англии, впоследствии удалось России. После воссоединения Гесперии и Востока первыми же консулами был принят жёсткий план развития и обновления хозяйства. Произведя осмотр пределов державы, специалисты выяснили очевидное – нет решительно ни одного промысла, который нельзя было бы поставить собственными средствами. Более того, исчезни вся цивилизация – одного Петербурга будет достаточно, чтобы целиком восстановить её. В результате этих открытий Россия уединилась от мира в своих огромных границах, отказавшись от торговой дани Европе, ибо обмен сырья на фабрикаты в действительности равносилен промену капитала на проценты, не говоря уже о том, что страна, отпускающая сырьё, торгует в сущности собственной кровью. Следуя плану, разработанному депутатом Думы Меньшиковым, впоследствии павшим от руки не то сикария, не то карбонария Бронштейна, был взят под строгий контроль отток капитала за рубеж, взвинчены таможенные сборы на привозные товары, налог на право внешней торговли сырьём поднят до таких пределов, что предприятие это потеряло всякую привлекательность, и наконец одним махом вполовину сокращена квота на экспорт зерна. Признаться, поначалу страну здорово тряхнуло, так что многим пришлось перепоясаться потуже. Прокатилась волна банкротств и биржевой паники. Однако, вопреки всем опасениям, скорым результатом предпринятых действий явился стремительный подъём производства – на страну как по щучьему веленью упал тот рынок, отсутствие которого ещё недавно угнетало всё русское хозяйство. Быстро обнаружилась глубокая ложность суеверия, будто бы коммерческие отношения с Европой есть источник российского богатства. Оказалось, напротив – отношения эти, скорее, источник бедности: любой привозной товар уходит домой с прибылью, каждый франк кредита возвращается к своим Елисейским полям обросший русской копейкой. Но поговорка: «Купишь уехал в Париж, а в кармане остался шиш», – очень скоро перестала быть актуальной – теперь весь русский «купишь» оставался дома. А как известно, если богатство тратится в своей стране, оно не тратится вовсе, а в общей сумме только прирастает. Купцы и дельцы, занятые прежде вывозом сырья, недолго попели лазаря и смирились – капиталу было всё равно чем торговать и вскоре он принял другие, внутренние пути. Как водится, кто-то прогорел, кто-то набил деньгу – не без того. Излишки зерна оставшиеся в России, привели к падению цен на хлеб, что в свою очередь привело к стремительному развитию животноводства, сокращению запашки и удешевлению земли. Появился лишний хлеб – в деревнях стали играть лишние свадьбы, народились лишние рты. В целом государственное богатство выиграло совершенно в тех же отношениях, в каких рассчитывала выиграть Британия, устраивая замкнутую федерацию. Не прошло и пятнадцати лет, как народ Российской империи почувствовал себя свободным и уверенным настолько, насколько может быть свободным и уверенным народ, зависящий единственно от своей природы и самого себя. Только такие люди способны искренне воскликнуть: «Мы никого не боимся, кроме Бога!» Разумеется, именно так российский народ и воскликнул. А какой бы сдержался?