Литовско-Русское государство в XIII—XVI вв. - Александр Пресняков

Крупнейшим недостатком изложения И.И. Лаппо является то, что он, излагая тенденции, боровшиеся на сейме, оперирует понятиями «Польша» и «Литва» как бы цельными и определенными ипостасями. Начав свою работу с изучения официальных актов Люблинского сейма, Лаппо не анализирует условий возникновения проявившихся тенденций, не дает отчета о том, кто реально стоял за каждой из них, ни словом не упоминает о настроениях литовско-русской шляхты и хотя указывает сам на большие разногласия в польской политической среде по вопросу о желательности полного слияния Литвы и Польши в одно государство, но только мимоходом, и оставляет эти разногласия без достаточной оценки. Весь ход дела и его результаты получают поэтому одностороннее освещение и однобокую оценку. М.К. Любавский, завершая свой труд главой о Люблинском сейме и Люблинской унии, естественно, понимает события 1569 г. не как осуществление чьих-то замыслов в данный момент, а как итог продолжительной эволюции отношений, сложной борьбы различных интересов и потому ставит весь вопрос на научно-историческую почву.

Существенно прежде всего отметить, что и в Люблине повторилась та же попытка польской шляхты вступить в непосредственные отношения с шляхтой литовско-русской, чтобы переговоры велись не в келейных заседаниях панов радных, а в присутствии шляхты обоих народов:

«Мы знаем, — говорили польские шляхетские паны, — как литовские сенаторы заботливо наблюдают, чтобы при совещаниях не присутствовал их шляхетский народ»{157}.

Но как в 1563 г., литовские паны на это не пошли. Они соглашались вести дело в соединенном польско-литовском вальном сейме только при том условии, если некоторые вопросы будут заранее предрешены королевской гарантией основ государственного права Литовско-Русского государства, как они формулированы во втором статуте, т. е. прежде всего целость и неприкосновенность его территории с возвращением всего, что неправо оторвано от нее, особые вальные сеймы, монополия уроженцев великого княжества на уряды, держания и имения.

Отказ в такой гарантии, само требование которой показывает, как мало паны литовские надеялись на преданность своей шляхты этим «устоям», заставил их не допускать единства польско-литовского Люблинского сейма. Такого сейма и не было. Стояли рядом два сейма — польский и литовский, отдельно обсуждавшие очередные вопросы и обменивавшиеся готовыми замечаниями через своих вождей и панов радных литовских и сенаторов коронных.

Суть возгоревшихся споров стародавняя. Поляки желали понимать задачу как осуществление старинных прав Польши на государственную связь с нею Литвы, созданных при Ягайле и его преемниках рядом актов. Литовские политики, имея, как мы видели, больше исторической и юридической почвы под ногами, отрицали силу этих актов, как устарелых и потерявших значение.

Особенно неудачно было построение польской аргументации на акте 1501 г., документальная история которого показывает, что дело закрепления предположенной унии не было доведено до конца.

Литовские паны стремились к выработке нового соглашения в духе литовских проектов времен Казимира и Александра, т. е. на основе сохранения самостоятельной литовской государственности и равенства в политическом союзе-унии обоих народов.

Поляки настойчиво требовали от литовских политиков политического самоубийства и встретили резкий отпор. Польский проект унии тот же, что в 1563—1564 гг., с тою лишь уступкою, что они соглашались теперь на сохранение особой системы литовских урядов, думая тем подкупить магнатство литовское. Литовский проект намечал не единую государственность, а «unionem foederis et amicitiae»[150], в общем также на основе предыдущего проекта.

Характерны только два добавления: 1) о том, что литовские вальные сеймы могут созываться и помимо короля панами-радою, и решения таких сеймов должны быть скреплены государственной печатью великого княжества Литовского и вступать в обязательную силу хотя бы и без утверждения королевского; 2) поляки должны присягою гарантировать, что ни господарь, ни сеймы (сказано: «ни послы земские великого княжества») не будут добиваться редукции вечных выслуг, доживотий и пожалований, а также заставленных замков и дворов господарских, так что если подобное постановление состоится на сейме и будет сделана попытка принудительно провести его в Литве, то тем самым и уния расторгается.

Тут ясны мотивы: магнатство чувствует, что ему грозит утрата захваченного положения, и стремится обеспечить себе сохранение — именем господаря или помимо него — государственной власти и материальных выгод, приобретенных расхищением фонда государственных имуществ.

«Автономное великое княжество Литовское, — по выражению Любавского, — было предприятием, на которое магнаты затратили огромные фамильные капиталы в форме ссуд скарбу, и им, естественно, хотелось по-прежнему хозяйничать и распоряжаться в этом предприятии»{158}.

Главные борцы за литовскую государственность, Ходкевичи и Воловичи, боялись не только за свое значение в будущей соединенной Речи Посполитой, но и за свои «пенязи». Любопытно, что в составе польского сейма особенно резко выступили против сохранения в соединенной Речи Посполитой значения особой литовской рады господарской послы воеводства Русского и шляхта галицкая и подольская.

Поляки настойчиво стали требовать от короля приказа слить заседания представителей обоих народов в один польско-литовский сейм. Перед этой угрозой литовские паны сделали попытку сорвать весь Люблинский сейм и разъехались.

Этим был сорван не только проект общего сейма, но и отдельный литовский сейм, который тут, в Люблине, пока спорили паны, занимался своими делами — о новой поправе статута, об исправлении границ, о признании шляхетских прав за шляхтой спадковых имений и т. п.

Теперь полякам предстояло определить свою политику Литва была слишком истощена и подавлена московской войной, чтобы опасаться с ее стороны серьезного отпора, тем более что было ясно, как мало магнатство, рада господарская, может рассчитывать на поддержку шляхты. На коронном сенате сказалось весьма сдержанное отношение вообще к «аннексии» Литвы. Так, краковский епископ отстаивал перед польским сеймом необходимость сохранить особые литовские сеймы, особую литовскую казну и вообще особую организацию Литвы, «чтобы они сами себя защищали»; другой сенатор развивал ту же мысль: «пусть литовцы имеют особые сеймы, — говорил он, — потому что им нужна большая защита государства, чем полякам».

В среде польских сенаторов живо было сознание, что создание единого Польско-Литовского государства крайне усложнит задачи польской политики и потребует огромного напряжения государственных сил всего нового политического целого. Теперь Литва выносит одна всю тяготу московского напора, а южные ее земли, Киевщина, — наиболее тяжкие удары татарщины. Сняв этот барьер с востока, втелив его в себя, Польша взяла бы на себя новые тяжкие задачи.

Озабоченные такими соображениями говорили:

«Киев нужно оставить литовцам, пусть они своей казной устрояют и защищают его, как устрояли и защищали до сих пор; нам нужно соображать, как бы не взять на себя больше тяготы, чем сколько могут вынести наши силы»{159}.

Уния с Литвой — далеко не господствующая польская идея. Напротив, иные из поляков, когда поднялся вопрос о присоединении отдельно Волыни, откровенно высказывались так:

«Не следует пока упоминать о Волыни, а требовать вообще всего, чтобы Литва не подумала, что нам, собственно, нужна Волынь, а об Литве мы вовсе и не хлопочем»{160}.

Такие сепаратные виды на отдельные части Литовско-Русского государства со стороны поляков шли навстречу особым интересам земель-аннексов, мало дорожившим литовской государственностью, столь плохо их защищавшей и плохо обслуживавшей их экономические интересы. Опираясь на настроение подляшской и волынской шляхты, послы польского сейма стали требовать от короля — а сенаторы советовать — осуществления притязаний Польши на Волынь и Подляшье, ожидая от такого шага, кроме непосредственной выгоды, подчинения своим требованиям и панов литовских: еще Збигнев Олесницкий указывал, что урезанная Литва не будет в состоянии проявлять строптивость по отношению к польскому правительству.

Притом более чем вероятным надо признать предположение, высказанное, например, Любавским, что между польскими послами шляхетскими и подляшской и волынской шляхтой состоялось предварительное соглашение. Это подтверждается теми требованиями, которые выставлены ими относительно условий присоединения этих земель. Привилей о присоединении их к короне Польской должен ввести сенаторов и послов от них в сенат и сейм, освободить обывателей их от литовских тягостей, запретить отдачу корчем и мытов евреям и изъять эти земли, когда они станут польскими, от действия конституции 1504 г. о редукции государственных имений из частных рук.