Собрание сочинений в десяти томах. Том 5 - Юзеф Игнаций Крашевский

С нашей стороны было выведено в поле до сорока тысяч смелого, но уже очень утомленного походом войска.

За час до рассвета, несмотря на синяки, к которым прикладывали компрессы из вина с розовой водой, король был уже в седле и лично размещал войска в три линии, вперемежку польские полки с немецкими. Только около девяти часов, средь бела дня, вся армия свободным шагом двинулась на турок. Король был на правом фланге, который должен был обрушиться на Парканы. Лотарингский с Баденским и прочими занимали центр. Левым крылом командовал Яблоновский.

Первый натиск турок был на левое крыло, они хотели окружить и отрезать гетмана. Удар был страшный, но наши линии выдержали натиск и не подались назад. После вторичной атаки турок Лотарингский с большой удачей двинулся на них с пехотой и прорвал линию врага. Кара-Мустафа был ранен; паша Караманский также, причем попал в плен нашим гусарам. Паша Силистрийский, зарвавшись во главе сорока всадников, был окружен немцами и после отчаянной обороны сдался Яблоновскому. Король же, несмотря на орудийный огонь из Остшигона, прямо шел на Парканы под защитой взгорий и без потерь дошел до самых стен.

Увидев короля, турки перетрусили и отступили от Паркан, бросившись на мост, ведущий в крепость. Наше войско, охватив широким кольцом отступавших турок, прижало их к Дунаю, чем обеспечило окончательный разгром турецкой армии, после чего король без труда овладел крепостью.

И вот поляки снова добыли победу, а король стал героем дня!

Текели, как король, правильно предвидел, не участвовал в сражении. Присутствовали, как свидетели разгрома, два присланных от него юнца. Татары явились также больше для вида, в числе нескольких сот человек. Король послал к ним пленника с приветом хану и благодарностью за верность договору о союзе.

Здесь я должен упомянуть, что, как под Веною, отец Марк видел парившую над королем белую голубку, так перед рассказанной неудачей поминутно перебегала нам через дорогу черная собака и опускался над рядами войск черный орел. Теперь король сам видел, как впереди его летел голубь.

Королевич Якоб, чудом спасшийся во время поражения, и на этот раз остался цел, несмотря на жестокий огонь из Остшигона.

После такого счастливого оборота дел и победы, которую король ставил значительно выше, чем победу под Веной, так как одержал ее после страшных потерь, со значительно поредевшею армией, мы смело могли бы предоставить немцев собственным их силам. Но, как правильно предвидел гетман Яблоновский, хорошо знавший натуру короля, после Паркан ему захотелось взять также Остшигон, хотя визирь послал туда из Буды многотысячные подкрепления. Короля нисколько не пугала ни поздняя осенняя пора, ни утомление войск, ни испорченная пища, ни свирепствовавшие вследствие того болезни. Не выдержали даже некоторые из королевской дворни. Умерли в пути, лежа на возах, Калмычок и Домбровский, любимый королевский паж. Больным не было числа; ежедневно кого-нибудь да хоронили.

Боевых товарищей, холопов, челяди валилось с ног гораздо больше, чем у немцев, хотя на вид они были тщедушнее, чем мы.

После победы начались ропот и недовольство. Особенно много недоразумений возникло по поводу замещения вакансий, открывшихся после убитых и умерших. Король умышленно делал вид, будто ничего не видит и не слышит, хотя имел достоверные сведения обо всем происходившем. Коронный референдарий, домогавшийся Поморского воеводства после павшего в сражении Денгофа, публично позволил себе будто бы в майдане1 такие речи:

— Я заберу свою хоругвь и отправлюсь восвояси; потому что этот мост через Дунай строят только для того, чтобы завлечь нас под Буду и погубить всех до единого.

Литовский маршал Радзивилл, с своей стороны имевший виды на воеводство и ничего не получивший, также перешел в лагерь недовольных.

Король все это пропускал мимо ушей и смеялся над теми, кто спешил вернуться к своим курным избам и плохому пиву; только понапрасну: свое сусло и полупиво были всем милей, нежели чужие замки и токайское вино.

Так как я постоянно близко видел короля и поневоле знал все, что его касалось, то не мог достаточно надивиться величию его души. Вокруг него было мало довольных своей судьбой; каждый требовал милостей не по заслугам. Отсюда кислые лица и упреки. Что касается немцев, то, будь они хоть семи пядей во лбу, король не мог им верить, так как убедился в их лживости и знал, что они гонятся только за добычей. Наконец, последним огорчением, о чем мы только могли догадываться, были для короля письма королевы. Вместо утешения, они чаще всего приносили одни попреки, жалобы, нарекания и самые чудовищные требования.

Королева с удовольствием силою вернула бы короля домой, только жалела, что он не сумел набрать побольше пленников и военной добычи.

Королева в душе завидовала даже Яблоновскому из-за тех пашей, которых он взял в плен и надеялся на большой выкуп, хотя тот, кому паши достались, занимал в сердце королевы — да простит ей Бог! — столько же места, сколько сам король. Когда приходили письма от Астреи, король с нетерпением хватался за них, и руки у него дрожали. Иногда вместе с письмами королева присылала шарфик или бантик, и тогда король не мог достаточно нарадоваться; когда же начинал читать, то хмурился, бросал письма, опять к ним возвращался, снова отталкивал, и так по несколько раз брал их в руки, причем порою градом катился с него пот. Мы знали, что королева не прочь была распоряжаться из Кракова вакансиями, всем заправлять и отдавать распоряжения.

Сборное место для командного состава.

Ничто не было ей по нраву. Она завидовала даже лаврам, которые пожинал Фанфаник. Хотя на самом деле он не слишком рисковал, так как за ним всячески следили, а король заботился о его безопасности больше, нежели о собственной. Королевич, без сомнения, был очень смел, но из всех стычек вышел невредим. Ему не давали даже утомиться вволю. Потому нечего дивиться его храбрости, раз обо всем заботились другие. После той первой неудачи под Парканами, когда король вернулся в лагерь живой, но весь избитый, он не мог в первые минуты ничего узнать о сыне и от беспокойства едва не помешался. Самому же королю жизнь, полная превратностей и беспокойства, была удивительно на пользу, чему не могли надивиться Пеккорини и Дюмулен. Он не доедал и не досыпал, частенько пил такую воду, в какой дома не захотел бы даже вымыть руки; сильно похудел от постоянных трудов и утомления, как ясно показывали пояса и перевязи, которые пришлось суживать. Тем не