Инженю - Александр Дюма

— Ха-ха! Вы правы! Но вы знаете, что их отправляют в отставку и господин Неккер возвращается к делам.

— Мы очутились между Сциллой и Харибдой, господин Ревельон! Между Сциллой и Харибдой.

— Да, верно, между двумя ненасытными утробами с песьими головами, — согласился почтенный фабрикант, показав на одно из живописных панно, где были изображены вместе со всеми украшавшими их атрибутами Харибда, похититель быков, и Сцилла, соперница Цирцеи.

Потом, вернувшись к высказанной Ретифом мысли, он, потянувшись, сказал:

— Все-таки верно, что во Франции больше не существует патриотизма с тех пор, как мы имеем нынешних правителей… Скажите на милость, ведь я никогда раньше над этим не задумывался.

— Вас это удивляет? — спросил Ретиф, довольный и собой, и понятливостью Ревельона.

— Конечно! Даже очень!

— Но, мой дорогой друг, это произведенное на вас впечатление…

— Оно велико, — перебил его обойщик, — поистине, очень велико.

— Пусть так… Оно ведь не только историческое или нравственное?

— Нет! Нет!

— Значит, оно личное?

— Да, признаться, это так!

— В чем же оно касается вас? Объясните.

— В том, что меня предполагают сделать выборщиком от Парижа. Если меня назначат…

Ревельон почесал ухо.

— И что будет, если вас назначат? — поинтересовался Ретиф.

— Так вот, если меня назначат, мне придется говорить, написать речь, изложить свое кредо; гибель национального духа во Франции — прекрасная тема для выступления, и ваши соображения о том, как его восстановить, мне бесконечно понравились, так что я ими воспользуюсь.

— Ох, черт! — вздохнул Ретиф.

— Что с вами, дорогой мой друг?

— Ничего, ничего.

— Но нет, вы вздохнули.

— Ничего, повторяю; ну разве что одна мелочь.

— И все-таки?

— Мне придется отказаться от этих соображений и найти новую тему.

— Тему чего? — спросил Ревельон.

— Брошюры.

— Вот как!

— Да, я обдумал брошюру по этому поводу, и, как я уже вам говорил, вынашиваю доводы, способные взбудоражить Париж; но раз вы берете именно эту тему…

— То что?

— Ничего, буду искать другую.

— Не надо, — запротестовал Ревельон, — я вовсе не намерен причинять вам вред!

— Полноте! Это пустяки! — воскликнул Ретиф, запахивая полу сюртука. — Я и написал-то всего пару листков.

— Постойте! Постойте! Черт возьми, может быть, найдется возможность… — почесывая в затылке, воскликнул обойщик.

— Какая возможность, дорогой господин Ревельон?

— Если бы вы пожелали…

Ревельон замолчал, многозначительно глядя на Ретифа де ла Бретона.

— Если бы я пожелал? — повторил Ретиф.

— Если бы вы захотели, ваш труд не был бы потерян, и это тем лучше, что он будет выгоден для меня.

— Вот что! — воскликнул Ретиф, который все прекрасно понимал, но прикидывался недогадливым. — Объясните же мне вашу мысль, дорогой друг.

— Так вот, вы сделаете эту брошюру, — сказал Ревельон, опустив рукав своего прекрасного костюма на грязный рукав сюртука Ретифа, — и она будет столь же замечательной, как все, что вы пишете…

— Благодарю, — склонил голову Ретиф.

— К тому же она несколько пополнит ваш скудный кошелек, — хихикнув, продолжил фабрикант.

Ретиф поднял голову.

— Конечно, она ничего не прибавит к вашей славе — это невозможно! Ретиф снова поклонился и сказал:

— Вы правы. Но брошюра доставит удовольствие моему другу Мерсье, а я очень хочу ему понравиться, ведь он пишет такие прелестные статьи обо мне в своих «Картинах Парижа».

— В конце концов, дорогой господин Ретиф, — продолжал свои уговоры Ревельон, становясь все более ласковым, — вы наверстаете упущенное, тогда как я…

— Что вы?

— Не смогу легко найти такую тему, чтобы обратиться к моим избирателям.

— О да, это верно, — согласился Ретиф.

— Поэтому я предлагаю вам… — продолжал Ревельон. Ретиф насторожился.

— … подготовить брошюру так, словно вы писали бы ее от своего имени, то есть сделать набросок, и, когда он будет готов, уступить его мне; я просто заменю публику, которая будет ее читать, и — право слово! — скуплю весь тираж, избавляя вас от типографских расходов! Подходит ли вам это? — прибавил Ревельон, улыбаясь своей самой очаровательной улыбкой.

— Есть одна трудность, — сказал Ретиф.

— Неужели?

— Вы не знаете, как я творю.

— Не знаю. Разве вы, дорогой господин Ретиф, творите иначе, чем другие писатели? Творите совсем по-другому, нежели творили господин Руссо, господин Вольтер, и не так, как творят господин д'Аламбер или господин Дидро?

— Боже мой, конечно!

— Так как же вы творите?

— Я творю вручную, то есть я одновременно и поэт, и наборщик, и печатник; вместо пера я беру верстатку, вместо того чтобы писать буквы, образующие слова, и строчки рукописи, я сразу же пользуюсь типографскими литерами — короче говоря, я сочиняю, печатая, и поэтому печать мне ничего не стоит, поскольку я сам печатник; таким образом моя мысль сразу же отливается в свинец… Это как в притче о Минерве, вышедшей в полном облачении из головы Юпитера.

— В шлеме и с копьем? — спросил торговец обоями. — Ее на моем потолке нарисовал Сенар, милый парень.

— Не считайте, что я отказываю вам из-за этого, — сказал Ретиф.

— Значит, вы согласны?

— Я с удовольствием сделаю вам этот маленький подарок, дорогой мой Ревельон; но, учтите, брошюра будет составлена прямо на наборных досках…

— Прекрасно, — перебил его Ревельон, который в желании присвоить себе мысли Ретифа де ла Бретона больше не видел в этом препятствия, — отлично, мы напечатаем один экземпляр здесь: у меня стоят станки для печатания обоев, а в чистой бумаге у вас недостатка не будет.

— Однако… — снова пытался возражать Ретиф.

— Скажите, наконец, что вы согласны, — прервал его обойщик, — это все, что мне нужно. Я получу мою речь… Надеюсь, дорогой друг, она будет не слишком длинной?.. И побольше фраз о греческих республиках: в предместье это производит сильное впечатление. Теперь поговорим о делах: скажите, дорогой друг, положа руку на сердце, сколько, по-вашему, я буду вам должен?

— О нет, нет! — воскликнул Ретиф. — Не будем об этом говорить.

— Разумеется, мы будем об этом говорить, ведь дела есть дела.

— Никогда, умоляю вас.

— Вы ставите меня в страшно неловкое положение, друг мой.

— Почему я не могу сделать это ради вас, с кем знаком двадцать лет?

— Вы оказываете мне честь, дорогой господин Ретиф; но я не приму условий, какие вы мне предлагаете или, вернее, не предлагаете: священник живет с алтаря.

— Ну нет! — возразил Ретиф де ла Бретон. — В ремесле писателя есть свои бескорыстные стороны.