Остров Робинзона - Аркадий Фидлер

— Победа! — только и мог я проговорить.

— Путь открыт! — добавил Арнак, окидывая взором горизонт на юге, где в дымке вырисовывалась линия материка.

— Да, теперь открыт!

Несколько индейцев, обученных в неволе управляться с парусами, остались на корабле, чтобы, дождавшись ветра, подвести его ближе к лагерю, остальные разместились в трех лодках и направились на них к берегу.

Когда мы вошли в бухту, Манаури знаками дал мне понять, что хочет говорить со мной наедине, в присутствии одного только Арнака как переводчика, и, выйдя на берег, мы тут же отошли в сторону.

— Воздух стал чистым, — начал вождь, — путь свободен. Как ты думаешь, когда мы покинем остров?

— Как можно скорее. Через два-три дня.

— А может, раньше? Разве ты не боишься, что с Маргариты приплывут новые люди?

— Сейчас пока нет. Но позже, через неделю, дней через десять, это не исключено.

— Значит, чем скорее мы отсюда уплывем, тем для нас лучше?

— Конечно.

Я вопросительно взглянул на Манаури, ибо не мог себе представить, что он отзывал меня в сторону для того лишь, чтобы обсудить время отъезда. И оказался прав. Речь шла о жизни молодого пленника.

— Ты защищал его, — сказал Манаури, глядя мне в глаза с каким-то особым выражением, — поскольку хотел добиться от него сведений о Маргарите. Он оскорблял и тебя и нас и ничего не сказал. Ты думаешь, что-нибудь изменилось и теперь он заговорит?

— Давай попробуем.

Манаури прищурил глаза и с непоколебимым упорством покачал головой.

— Нет, Ян! Не надо пробовать, он ничего не скажет! Да теперь это и не нужно!.. Убьем его!

Впервые здесь Манаури высказался с такой твердостью. В сражениях последней ночи, бесспорно, достигнута была и еще одна победа — моральная: в Манаури умер раб и возродился вождь.

Я изложил ему свои мысли насчет юнца, заметив, что нам выгодно держать молодого испанца в качестве заложника как можно дольше.

— Заложника?

— Именно.

— Разве ты не сказал сейчас, что мы отплывем в ближайшие два-три дня, а за это время враг нас не найдет?

— В наших обстоятельствах может случиться любая неожиданность, а мудрый вождь должен предвидеть всякие возможности!

У Манаури вообще было скорее доброе, даже мягкое выражение лица, но в эту минуту черты его казались твердыми, словно высеченными из гранита.

— Мудрый вождь прежде всего считается с тем, что думают и говорят его воины. Поэтому, Ян, выход только один: пленника надо убить!

— А тебе не кажется, что это будет похоже на убийство беззащитного?

— Убийство? Беззащитного? — Манаури возмущенно подчеркнул это слово.

— Справедливую кару ты называешь убийством? Нет, Ян! Мы учиним над пленным честный суд. Мнение сможет высказать каждый, и ты тоже — если захочешь, в его защиту, — но справедливость должна восторжествовать. — Потом он язвительно добавил: — Белые люди тоже ведь устраивают суды, но у них это очень далеко от справедливости.

И к чему я так вступался за молодого испанца, создав впечатление, что питаю к этому преступному выкормышу какое-то особое пристрастие? Не о нем ведь я пекся, а о нашей общей безопасности!

В бою за лагерь погибли два индейца и один негр. Мы похоронили их рядом с Матео. Над могилой великана насыпали громадный холм, отдавая дань уважения бесстрашному человеку. В этой работе я принял самое активное участие, чтобы все видели, что не был на него в обиде. Его обоснованная неприязнь к белым находила у меня полное понимание.

По мере того как солнце поднималось выше, ветер стал усиливаться. Около полудня шхуна вошла в бухту и бросила якорь. Теперь все, за исключением трех дозорных, были в лагере. Манаури тотчас потребовал суда над пленным.

Неподалеку от лагеря одиноко стояло невысокое дерево, под которым и собрались все наши люди. Подле меня по бокам сидели Арнак и Вагура. У ближайших кустов лежал связанный испанец. Горделивый юнец, почувствовав, к чему клонится дело, скис, не осыпал нас больше ругательствами и подавленно молчал.

Манаури в скупых словах обрисовал его преступления перед рабами на острове Маргарита и предложил присутствующим решить его судьбу. Все без исключения, здоровые и раненые, мужчины и женщины — а их было двое: негритянка Долорес и вдова Матео, индианка Ласана, — единогласно высказались за смерть.

Затем Манаури обратил взгляд в мою сторону и предложил мне в заключение высказать свои соображения.

— Зачем тебе мое мнение? — спросил я. — Все требуют его смерти, значит, будет так, как того хочет большинство. Мое мнение здесь ни к чему!

— Ошибаешься, Ян! Мы ценим твое мнение. Тебе мы обязаны победой над испанцами! Мы ценим твое мужество и ум. Ты наш друг и товарищ. А кроме того, ты тоже белолицый, и, значит, твой суд будет самым праведным.

— Так чего ты от меня хочешь?

— Скажи, заслужил этот молодой испанец смерть или нет?

— Заслужил! — ответил я без колебаний.

Мой ответ, переведенный присутствующим Арнаком, вызвал бурную радость и всеобщее ликование. Я попросил тишины и сказал, что должен кое-что добавить.

— Пожалуйста, говори!

— Молодой испанец заслуживает смерти, и смерть от нашей руки его не минует. Но умереть он должен не сейчас и не здесь.

— А где и когда?

— Позже, после нашего благополучного прибытия в ваше родное селение.

В ответ на эти слова разразилась целая буря протеста. Нет, они требовали его немедленной смерти! В сердцах их накопилось столько горечи и желчи, что они как одержимые отметали всякий голос рассудка и возмущенно отвергали мысль о заложнике. Я понял, что бури этой не удается унять. Вопрос о немедленной смерти пленника был предрешен.

Едва страсти утихли, как разразился новый спор по поводу того, какой смертью должен умереть осужденный.

— Нет, нет, никаких пыток! Никаких мучений! Если честному человеку приходится убивать, он убивает, не обрекая виновного на муки! Так умрет и испанец!

Опять поднялась целая буря. Но я твердо стоял на своем и не думал уступать. Когда крики немного утихли, я повысил голос:

— Только бесчеловечные чудовища издеваются над беззащитными! Если вы хотите остаться моими друзьями, вы должны вести себя по-человечески. Если вы хотите сохранить мою дружбу, будьте настоящими воинами! Пусть вернется к вам разум! Слушайте, что я вам говорю! Это мое последнее слово!

Арнак, Вагура и Манаури активно меня поддержали, но несколько горячих голов продолжали настаивать на своем и настраивали против нас других. Я оставался непреклонным, хотя последствия и могли оказаться для меня пагубными.

И вдруг воцарилась тишина. Слова попросила женщина. Да, вдова Матео, Ласана. Она приблизилась ко мне и, указывая на меня пальцем, стала что-то говорить. Она отличалась от других необыкновенной выдержкой и обаянием, голос у нее был глубокий и сильный, приятного тембра.