Змия в Раю: Роман из русского быта в трех томах - Леопольд фон Захер-Мазох

Наталья, которая сняла шапку с накидкой и перед зеркалом приводила в порядок волосы, покачала головой:

— Мне ничего, кроме тебя, не нужно. Расскажи-ка мне о Сергее, о своем барине.

— Он сейчас, слава Богу, гоняется за волками.

— Об этом я слышала уже в деревне и тем не менее приехала.

— Вам все-таки не следовало бы выезжать одной, это теперь не безопасно.

— Я не боюсь, — хладнокровно ответила Наталья, — да и ехать-то тут сколько? Полчаса на коляске. Я проскакала это расстояние за четверть часа, и в случае надобности я всегда смогу себя защитить.

С этими словами она извлекла из карманов меховой шубы два небольших револьвера.

— Какая отвага горит в ваших глазах, — с удовлетворением произнес старик. — Господь сотворил вас для моего барина, который не боится ни смерти, ни черта.

Наталья присела у камина и слушала Онисима, который в своей многоречивой манере пустился было рассказывать о Сергее.

Тут произошло третье событие.

Во дворе внезапно появился сам Сергей и громко окликнул Онисима. Наталье не хотелось встречаться с ним, а поскольку она не могла незамеченной выскользнуть из дома, ей не оставалось ничего другого, как спрятаться. Она быстро сгребла в охапку шапку с накидкой, плетку, перчатки — и побежала через все комнаты до самой последней, где притаилась у окна, задернув гардины. Она дрожала при одной мысли, что Сергей может ее обнаружить, однако дело приняло совершенно иной оборот… Произошло четвертое событие.

Не успел Сергей, отставивший в сторону ружье, с помощью Онисима стянуть сапоги, как пожаловала Зиновия — верхом на лошади и в мужском костюме. Когда она вошла в маленький салон, Сергей поглядел на нее с удивлением, к которому явно примешивалось восхищение. Это не ускользнуло от глаз Зиновии, и она гордо улыбнулась.

Выглядела она великолепно. Ростом и статью она скорее походила на ослепительно красивого мужчину, чем на переодетую женщину, когда прошлась с нагайкой в руке из угла в угол комнаты — в высоких черных сапогах, просторных складчатых панталонах из черного бархата, в шнурованной куртке из той же материи и в маленькой папахе на уложенных á lа Тит[76] волосах.

Наталья слышала, как она пришла, и теперь узнала ее по голосу; она на цыпочках прокралась до последней портьеры, которая отделяла ее от обоих, и отсюда могла видеть и слышать все, что происходило в маленьком салоне. Она трепетала и чувствовала, как колотится у нее сердце, но овладела собой, ибо хотела в конце концов узнать правду.

Сергей сидел у камина, а Зиновия стояла перед ним, уперев руки в бока.

— Да не досадуйте вы, ради Бога! — молвила она. — Согласитесь, я хорошо выгляжу.

— Вы всегда красивы, — ответил Сергей, — излишне напоминать вам об этом, но я не люблю подобных экстравагантностей.

— Вы все вдруг стали ревностными поборниками морали, — насмешливо обронила Зиновия. — У вас, наверное, тоже нет денег — как у Менева, который нынче ни с того ни с сего пустился читать нам назидательную проповедь?

— Он это сделал? Меня сей факт радует.

— О, мы не потерпим этой тирании! — крикнула Зиновия. — Мы объявляем вам войну. Это будет веселая охота на рабов. Мы не пощадим никого и не остановимся, пока не наденем на каждого из вас хомут. Отныне мы станем повелевать, а ваше дело — повиноваться.

— Можно подумать, сейчас это не так… — улыбнулся Сергей. — Женщины и без того вертят всеми нами, только каждая на свой лад: одного мужчину, как охотничью собаку, потчуют плеткой, другим управляют, точно марионеткой, дергая за невидимые ниточки.

— Что ж, в таком случае лучшее, что вы можете сделать, — это сразу капитулировать, — произнесла Зиновия. — Хотите быть моим рабом?

— Я бы скорее продал свою душу дьяволу.

Зиновия расхохоталась.

— Кто знает, может, я и есть дьявол?

— Лет двести назад вас бы, бесспорно, сожгли на костре — как ведьму.

— Какая мне польза от магии, если я не в силах околдовать вас? — возразила Зиновия. — Увы, я не владею теми чарами, которыми обладают известные вам глаза.

— Прошу вас не говорить о Наталье.

— Почему же не говорить? — Сергей промолчал, и Зиновия медленно положила руку ему на плечо. — Потому что вы любите Наталью, а мои недостойные губы осквернят имя вашей святой, не такли?

Сергей пожал плечами, встал и подошел к окну.

— Вы опять ведете себя крайне неучтиво, — сказала Зиновия. — Вам обязательно нужно снова и снова давать мне понять, что вы меня не любите?

— Вы сами принуждаете меня к этому. Разве вы не обещали мне быть благоразумной?

— Фи! — крикнула Зиновия, щелкнув нагайкой. — Я не могу быть благоразумной. Прощайте! — Она подала ему руку. — Я отправляюсь к Каролу.

— Это лучшее, что вы могли бы сейчас сделать.

Зиновия посмотрела на Сергея, сокрушенно покачала головой и вышла из комнаты. Когда она галопом ускакала со двора, произошло пятое и последнее событие.

Сергей, до того момента стоявший у окна, прошел, отодвинув занавес, в соседнюю темную комнату — и в его объятиях нежданно-негаданно оказалась женщина, которая, тихо вскрикнув, тут же попыталась вырваться. Голос, мягкий бархат и мех, родной милый трепет… это была Наталья! Он страстно прижал ее к своему сердцу, и уста их слились в поцелуе. В следующую минуту она высвободилась и тоже упорхнула.

Опять лошадиный галоп.

Сергей отворил окно.

— Онисим, послушай, кто это сейчас ускакал?

— Какая-то дама, я ее не знаю. Как мне всех дам-то упомнить!

34. Чтобы пить вино и петь…

Долго ль пениться будет бокал нашей жизни,

Не знает никто, каждым часом давай наслаждаться.

Все пришли в изумление, когда Зиновия сказала, что поедет с двоюродной бабушкой в окружной город.

— Что это она надумала? — проворчал Менев, а Аспазия отвела бабушку Ивану в сторонку для разговора.

— Нужно же и мне о своих туалетах позаботиться! — раздраженно проговорила та. — В кои-то веки я собралась сделать несколько покупок, и это сразу расценили как заговор.

Сказано — сделано. Они собрались в дорогу и благополучно отбыли.

Первым, кого они встретили в городе, был Карол. Он принял таинственный вид, был очень скуп на слова и только непрестанно подавал глазами знаки Зиновии.

— У тебя, верно, тоже здесь какие-то дела? — поинтересовалась двоюродная бабушка.

— Конечно, дела-с.

— И поэтому ты уже несколько дней у нас не показываешься?

— Да, поэтому.

— Менев тут тебя разыскивал, а тебя не застать дома.

— Да, я отсутствовал.

— Ты завтра приедешь?

— Завтра? Нет.

— Может быть, послезавтра?

— Может быть.

— Что это с Каролом творится? — спросила бабушка, когда они двинулись дальше.

— Он начинает жить, — ответила Зиновия. — Давайте и мы с вами сегодня немного повеселимся.

Справившись со своими покупками, двоюродная бабушка, накормленная Зиновией, почувствовала усталость.

— Ты немного вздремни, — предложила Зиновия, — а я тем временем проведаю наших студентов. А ты приходи попозже.

— Да, совершенно верно.

Бабушка Ивана улеглась на диван, и Зиновия отправилась к Винтерлиху. Того дома не оказалось, а оба поповских сына играли в кафе в бильярд. Таким образом, в квартире она застала одного Феофана и уже с порога улыбнулась от ощущения, что ее появление сделает его несказанно счастливым. Затем подошли Данила с Василием. Первый — широкоплечий, с грубыми чертами лица; второй — с непокорными вихрами каштановых волос, геройским взглядом и легким шагом школяра, не обремененного земными заботами. Оба крепко пожали Зиновии руку и расположились в некотором отдалении. Данила скручивал папиросу, тогда как Василий, тайно влюбленный в Зиновию, неотрывно пялил на нее глаза.

Она извлекла портсигар и предложила молодым людям. После того как она сама зажала папироску в маленьких белых зубах, закурили все, и вскоре комната наполнилась густым синим дымом.

— Знаешь что?! — громко и радостно воскликнула Зиновия, обращаясь к Феофану. — Двоюродная бабушка в городе. Она и сюда придет. Пусть она разок покутит с нами.

Три студента как по команде расхохотались.

— Не мог бы кто-нибудь принести нам пива и несколько бутылок вина?

— Я просто схожу в гостиницу «De Pologne»,[77] и хозяин пришлет все, чего мы пожелаем, — вызвался Феофан, уже поднабравшийся некоторого опыта в подобных вещах.

Он удалился с Данилой, а Зиновия впервые осталась наедине с Василием. Он был близок к отчаянию. Он то застегивал куртку на все пуговицы, то снова расстегивал, потом выглянул в окно.

— Их все еще не видно, — проговорил он.